А как легко становится, когда ты побежден! — подумал он. — Я и не знал, что это так легко... Кто же тебя победил, старик? — спросил он себя...
— Никто, — ответил он. — Просто я слишком далеко ушел в море.
А как легко становится, когда ты побежден! — подумал он. — Я и не знал, что это так легко... Кто же тебя победил, старик? — спросил он себя...
— Никто, — ответил он. — Просто я слишком далеко ушел в море.
Он почувствовал, как приятно, когда есть с кем поговорить, кроме самого себя и моря.
Если кого-нибудь любишь, его не грешно убить. А может быть, наоборот, ещё более грешно?
Старик же постоянно думал о море как о женщине, которая дарит великие милости или отказывает в них, а если и позволяет себе необдуманные или недобрые поступки, — что поделаешь, такова уж её природа.
Не нужно думать, старик, — сказал он вслух. — Плыви по ветру и встречай беду, когда она придет.
Он вспомнил, как однажды поймал на крючок самку марлина. Самец всегда подпускает самку к пище первую, и, попавшись на крючок, самка со страха вступила в яростную, отчаянную борьбу, которая быстро ее изнурила, а самец, ни на шаг не отставая от нее, плавал и кружил вместе с ней по поверхности моря. Он плыл так близко, что старик боялся, как бы он не перерезал лесу хвостом, острым, как серп, и почти такой же формы. Когда старик зацепил самку багром и стукнул ее дубинкой, придерживая острую, как рапира, пасть с шершавыми краями, когда он бил ее дубинкой по черепу до тех пор, пока цвет ее не стал похож на цвет амальгамы, которой покрывают оборотную сторону зеркала, и когда потом он с помощью мальчика втаскивал ее в лодку, самец оставался рядом. Потом, когда старик стал сматывать лесу и готовить гарпун, самец высоко подпрыгнул в воздух возле лодки, чтобы поглядеть, что стало с его подругой, а затем ушел глубоко в воду, раскинув светло-сиреневые крылья грудных плавников, и широкие сиреневые полосы у него на спине были ясно видны. Старик не мог забыть, какой он был красивый. И он не покинул свою подругу до конца.