Оруэлл написал пародию на то, что существовало уже при нем. Он описал идеально действующий тоталитарный механизм, который в живом человеческом обществе существовать просто не может. Если взять Советский Союз, то его население проявляет лишь некоторое внешнее послушание режиму и в то же время абсолютное презрение к его лозунгам и призывам, отвечая на них плохой работой, пьянством и воровством, а так называемый Старший Брат — предмет общих насмешек и постоянная тема для анекдотов.
На мой вопрос, какую цель ставят перед собою симиты, Дзержин сказал, что они рассчитывают на восстановление в России самодержавной или, как некоторые ее называют, симодержавной монархии.
— Надо же! — сказал я. — Неужели еще сейчас, в двадцать первом веке, есть люди, которые верят в необходимость монархии?
— Еще бы! — согласился Дзержин с непонятным мне воодушевлением. — Монархическая идея очень даже жива и популярна.
— А что? — сказал он. — Что тебя удивляет? Система идиотская, и я ей служу, но сам я не обязан быть идиотом. И другие не идиоты. Все всё понимают, но ничего сделать не могут.
Я рассказываю только о том, что сам видел своими глазами. Или слышал своими ушами. Или мне рассказывал кто-то, кому я очень доверяю. Или доверяю не очень. Или очень не доверяю. Во всяком случае, то, что я пишу, всегда на чем-то основано. Иногда даже основано совсем ни на чем. Но каждый, кто хотя бы поверхностно знаком с теорией относительности, знает, что ничто есть разновидность нечто, а нечто это тоже что-то, из чего можно извлечь кое-что.
Очевидно, у Эдика потребности были выше даже, чем у маршала Взрослого. Он жил неподалеку от своей лаборатории в большой квартире с окнами, выходящими на подземную улицу. Квартира была тщательно убрана, но чувствовалось, что здесь живет холостяк. В одной из его комнат размещалась довольно значительная библиотека, состоявшая не только из научных изданий, но и из прекрасной коллекции предварительной литературы от Пушкина до Карнавалова. И моя книга, вот эта самая, там тоже была. И пили мы там не что-нибудь, а настоящий французский коньяк разлива 2016 года. Причем, когда выдули первую бутылку, он извлек и вторую.
Обрушившись с уровня СССР до уровня РФ, Россия рушиться прекратила, начала восстанавливаться и вернулась к своему естественному и единственно возможному состоянию великой, увеличивающейся и собирающей земли общности народов. Нескромная роль, отведенная нашей стране в мировой истории, не позволяет уйти со сцены или отмолчаться в массовке, не сулит покоя и предопределяет непростой характер здешней государственности.
Природа делит все живые существа, начиная от сперматозоидов и кончая высшими животными, на вожаков и членов стада.
Я давно и не без изумления наблюдаю вокруг волну ностальгии по нашему недавнему прошлому. Конечно, понятно желание людей, чтобы жизнь была прочной и надёжной, чтобы не было больше обесценивания денег, непристойного богатства деловых братков и нищенства пенсионеров... Но, ностальгируя по советским временам, мы как-то забываем о том, что это такое было: жить в закрытом наглухо пространстве, отгороженном от всего остального мира стеной лжи. Пространстве, в котором тебя в любой момент могут взять люди в штатском, и ты пропадёшь навсегда, и никто даже не осмелится спросить — что же с тобой стало. Вот моя мама рассказывала про довоенный выпуск в её школе. Кто-то из старшеклассников неудачно пошутил. И все три выпускных класса прямо с выпускного вечера были взяты органами госбезопасности. Те, кто смог выжить, вернулись из лагерей много лет спустя. Песни, оставшиеся от «Наутилуса» — напоминание всем нам; напоминание и предупреждение: хотим ли мы, чтобы это повторилось. Именно об этом болело сердце у Ильи Кормильцева. И теперь, когда его нет больше с нами, кто теперь будет дежурить у колокола?
Cлайд с цитатой