Кто слыхал, чтобы долго была удача хапающему без счёта, в три горла, в пять рук, тому, кто не просит прощения у добытого зверя, у лесных пичуг за обобранную ягодную поляну, тому, кто, распахивая новое поле, не оставляет на нём дерева для отдыха небесным орлам! Как не вытащить из полыньи провалившуюся лисицу и не отпустить её в лес, как вообще жить на свете без совести, без чести, зачем, ради чего?
Жизнь в вечном страхе губительна. Страх исподволь подгрызает самые корни души и одному человеку вовсе переламывает хребет, другого делает зверем, вкладывает ему в руку топор. Лишь самые сильные умеют переступить через собственную боязнь и предложить мир былому врагу. Это единственное оружие, убивающее страх наверняка.
Рог Тапиолы больше не слышен был у дверей этой сытой избы, здесь перестали быть корелами, давно потеряли отцовскую охотничью тропу, а новую проложить поленились, зато выучились, уходя из дому, запирать дверь пудовыми замком... Вот такие-то и крошат хлеб на срубе колодезя, отчего потом в колодезь падают мыши. И оттого этому дому, с виду крепкому, не простоять долго на земле.
Вот каково оно, счастье — птица небесная! Попробуй-ка примани его, подзови, чтобы на руку слетело. А спугнуть навеки — в один миг!
... не вышагнет бородатый кудесник из-за ближней сосны, не ударит резным посохом в гулкую земную твердь, отгоняя беду!.. Не сказка сказывается — быль совершается, и не оборвёшь её, страшную, на полуслове, чтобы не пугала, не придумаешь сам доброго конца...
Мало умения отплатить добром за добро, много труднее решиться первым преодолеть страх и шагнуть навстречу, заткнув боевые рукавицы за пояс.
На радостях от встречи со своим Пелко едва не рассказал Ахти Гусю всё как оно было, однако вовремя остановился. Научился уже неправде людской и тому, что бывает человек человеку злее зверя лесного.
Он навсегда покинет эти места, но не теперь. Много на земле городов, много князей и дружин по них, всюду рады воину, с мечом сроднившемуся. А вот Всеслава одна, нету второй. На всём широком свете одна — лучше уж жизнь потерять, но не её!
Вот уж правда святая поётся в старой жалостной песне: сладок хлеб, выпеченный материнской рукою, хотя бы и замешали его наполовину из сосновой коры с ячменной соломой! А в чужом доме горек пышный свежий кусок, даже если режут его щедро и мажут душистым, только что выбитым маслом... С одних песен этого не уразумеешь — только и поймёшь горе, когда сам хоть мало его испытаешь!
... Станешь много слушать старых людей и призадумаешься: не запоздал ли появиться на свет. И всё-то было раньше иначе, не так, как теперь, и всегда лучше нынешнего. И светлые вёсны удавались дружнее, и дичь в бору рыскала гуще, и дела молодецкие, удалые, теперешним не чета, сами в песню просились.
В Ладоге так: однажды начавшись, осенний дождь способен длиться, не переставая, несколько суток. Нежеланными рождаются слепые серые дни и безрадостно влекутся над пустой тёмной землёй, дотлевая без огня, без золотых искр. И кажется, будто там, за этими тучами сгинула, перевелась, никогда больше не процветёт вечная синева.
Cлайд с цитатой