Любопытство чревато опасностями.
Есть же такие люди — все им надо знать: как устроен мир, как то, как се да как это...
Любопытство чревато опасностями.
Есть же такие люди — все им надо знать: как устроен мир, как то, как се да как это...
Моя весна прошла, но она оставила мне этот французский цветочек, от которого в иные минуты мне очень хотелось бы отделаться. Перестав ценить тот стебель, на котором он расцвел, убедившись, что это такая порода, которая признает только золотое удобрение, я испытываю лишь весьма относительную привязанность к этому цветку, особенно когда он кажется таким искусственным, как сейчас. Я сохраняю его у себя и выращиваю скорее во имя католического принципа, гласящего, что одно доброе дело может искупить множество грехов — больших и малых.
Со мной тоже такое бывает. Смотрю на карту — и вдруг возникает дикое желание отправиться неведомо куда. Как можно дальше от удобств и благ цивилизации. И своими глазами увидеть, какие там пейзажи и что в тех краях вообще происходит. До лихорадки, до дрожи. Но откуда в тебе это желание появилось, никому объяснить не можешь. Любопытство в чистом виде. Ничем не объяснимое вдохновение.
Как только становишься старше пяти лет, начинаешь поступать именно таким образом — сгораешь от любопытства при любой недосказанности.
— Ох, это символы. Проверка своего страха перед неведомым. Начинается с простой жадности, потом переходит в грабеж могил. И все дальше… как обряд самоотрешения.
— Ну похоже на правду.
— Ты так считаешь? Но это же неправильно. Ты ведь понимаешь это.
— Но это у нас в крови, соня. Любопытство. Поиск приключений на свою задницу. Вызов всему, что тебя окружает.
— А как же уважение? Где хорошие манеры?
— Соня, людям плевать на такие доводы, разве не ясно? По крайней мере, так обстоят дела с обычными людьми. Все, что мы делаем, быстро забывается. Такова человеческая природа.
... В вашей стране [Японии] есть всё. Твои соотечественники так любознательны, что чем бы человек ни заинтересовался, он всегда найдет, с кем разделить свою страсть.
Мать не раз пробовала узнать у дочери кое-какие подробности брака и пытливо спрашивала; «Ты беременна? Я уверена, что уже беременна». «Да что ты, — отвечала дочь, — я давно родила».
Камфорное дерево не растет в гуще других деревьев, словно бы сторонится их в надменной отчужденности. При этой мысли становится жутко, в душе родится чувство неприязни. Но ведь говорят о камфорном дереве и другое. Тысячами ветвей разбегается его густая крона, словно беспокойные мысли влюбленного. Любопытно узнать, кто первый подсчитал число ветвей и придумал это сравнение.