Уильям Сомерсет Моэм. Бремя страстей человеческих

Глаза бегают по сторонам, подбородки безвольны. Нет в них даже зла, но зато сколько самой низкой пошлости! Юмор им заменяет развязное зубоскальство. Иногда он ловил себя на том, что ищет в их лицах сходство с разными животными (он себя останавливал, ибо это занятие быстро превращалось в манию); он узнавал в этих чертах овцу или клячу, козу или лису. Люди вызывали у него омерзение.

0.00

Другие цитаты по теме

Несчастливые школьные годы пробудили у Филипа страсть к самоанализу; этот порок, въедливый, как наркомания, завладел им, и он стал беспощаден в оценке собственных чувств.

Человека не очень-то тешит способность смеяться над собственной глупостью.

Одна из странных особенностей жизни заключается в том, что порой вы встречаетесь с кем-нибудь ежедневно на протяжении долгих месяцев, сходитесь так близко, что, кажется, уж не можете друг без друга жить, но вот наступает разлука и всё идёт по-прежнему, как ни в чем не бывало: дружба, без которой вы не могли обойтись, на поверку вам совсем и не нужна. Жизнь течёт своим чередом, и вы даже не замечаете отсутствия друга.

Людям кажется, что у него есть самообладание, просто потому, что он равнодушен к множеству вещей, которые трогают других.

Человек принимает решение, но, когда наступает время действовать, он бессильно склоняется под бременем своих инстинктов, страстей и ещё Бог знает чего. Он словно машина, которую приводят в действие две силы – среда и характер; разум его – только созерцатель, регистрирующий факты, но бессильный вмешаться; роль его напоминает тех богов Эпикура, которые наблюдают за людскими делами со своих эмпирейских высот, но не властны изменить ни на йоту того, что происходит.

Человек – только мельчайшая песчинка в огромном людском водовороте, захлестнувшем на короткий миг земную поверхность; но он становится всесильным, как только разгадает тайну, что и хаос – ничто.

Он показывал Филипу пошлый, вульгарный Париж, но Филип глядел на него глазами, ослеплёнными восторгом. Ранним утром он выбегал из отеля, шёл на Елисейские поля, стоял на площади Согласия. Был июнь, и Париж серебрился в прозрачном воздухе. Сердце Филипа было переполнено любовью к людям. «Вот она, — думал он, — настоящая романтика».

Одиночество стало теперь единственной доступной ему роскошью.

Самое страшное на свете, это когда люди, которым не дано таланта, упорно хотят заниматься искусством.

Когда великое открытие уже сделано, мир удивляется, как его не признали сразу, но даже на тех, кто поверил в новую истину, она поначалу не оказывает существенного влияния.