— Вы хотите сделать его объектом насмешки?
— Нет, презрения.
— Вы хотите сделать его объектом насмешки?
— Нет, презрения.
— Ты ведь презираешь меня?
— Если бы я хоть иногда вспоминал о тебе, то, наверное, презирал бы.
— Я тут сделал снимок небольшого нароста на пальце ноги. Ты не покажешь ей?
— Да, прямо за ужином!
Брось, она же дерматолог, а у меня странный нарост на пальце.
— Странный нарост на твоём пальце это ты!
— А говорили, ты будешь зверствовать, метить территорию.
— Кто говорил?
— Никто. И хоть я назвал его Никто, я не расист.
Техасец оказался до того душкой, до того рубахой-парнем, что уже через три дня его никто не мог выносить. Стоило ему раскрыть рот — и у всех пробегал по спине холодок ужаса.
Сфинкс, не разгаданный до гроба,
О нём и ныне спорят вновь;
В любви его роптала злоба,
А в злобе теплилась любовь.
Дитя осьмнадцатого века,
Его страстей он жертвой был:
И презирал он человека,
И человечество любил.
— Хочу ещё.
— Ещё хочешь? Алтея, даже супермен может не всё.
— Это и плохо в вас, мужчинах, — у вас батарейки садятся. А мы, женщины, можем продолжать ещё, ещё, ещё...
— Так найди себе женщину.
Насмешки, даже самые бездарные и глупые, могут загубить любой характер, даже самый прекрасный и благородный. Взять, к примеру, осла: характер у него почти что безупречен, и это же кладезь ума рядом с прочими заурядными животными, однако поглядите, что сделали с ним насмешки. Вместо того чтобы чувствовать себя польщенными, когда нас называют ослами, мы испытываем сомнение.