Люди опомнились, опрокурорились, влезли на крышу, — вяжи подлеца!
— Я ж холостыми, — харкая кровью, он выл на допросах, еле дыша.
— Ради любви к вам пошел я на муки, вы же святыни свои растеряли!
Люди опомнились, опрокурорились, влезли на крышу, — вяжи подлеца!
— Я ж холостыми, — харкая кровью, он выл на допросах, еле дыша.
— Ради любви к вам пошел я на муки, вы же святыни свои растеряли!
Гремит под ногами дырявая крыша, ныряю в чердачный, удушливый мрак.
Пока всё нормально. Голуби, тише! Гадьте спокойно, я вам не враг.
Вот он — тайник, из него дуло чёрное вытащил, вытер, проверил затвор.
Ткнул пулемётом в стекло закопчённое, в морды кварталов, грызущих простор.
Гул голосов снизу, нервною лапою, сгрёб суету в роковые тиски.
Скучно вам, серые? Сейчас я накапаю правду на смирные ваши мозги!
И случилось однажды, о чем так мечтал -
Он в горящую точку планеты попал,
А когда наконец-то вернулся домой,
Он свой старенький тир обходил стороной.
И когда кто-нибудь вспоминал о войне,
Он топил свою совесть в тяжелом вине.
Перед ним, как живой, тот парнишка стоял,
Тот, который его об одном умолял:
Припев:
Не стреляй! Не стреляй! Не стреляй! Не стреляй!
Я готова избавится от этого креста, наливающего свинцом мое молчаливое сердце, без дальних слов. И всё равно, что будет после. Если вообще будет.
Под белым полотном бесплотного тумана,
Воскресная тоска справляет Рождество;
Но эта белизна осенняя обманна -
На ней ещё красней кровь сердца моего.
Ему куда больней от этого контраста -
Оно кровоточит наперекор бинтам.
Как сердце исцелить? Зачем оно так часто
Счастливым хочет быть — хоть по воскресным дням?
Каким его тоску развеять дуновеньем?
Как ниспослать ему всю эту благодать -
И оживить его биенье за биеньем
И нить за нитью бинт проклятый разорвать?
Мне строчки эти Осипа по духу так близки,
Души Еврейской россыпи, боль грусти и тоски.
Жизнь человека — темная машина. Ею правит зловещий гороскоп, приговор, который вынесен при рождении и обжалованию не подлежит. В конечном счете все сводится к нулю.
Кити посмотрела на его лицо, которое было на таком близком от неё расстоянии, и долго потом, через несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным стыдом резал её сердце.
... Мы, люди, изначально отнюдь не были предназначены для жизни с такой лихорадочной скоростью; мы словно вечно убегаем от преследования, словно вечно за чем-то гонимся, что-то хватаем и тут же бросаемся вдогонку за следующей вещью; мы бегаем, точно лабораторные крысы по лабиринту...