Туда, где красные цветы,
Туда, где добрый — значит, сильный,
Давай сбежим от суеты,
Давай оставим этот пыльный
Усталый город.
Туда, где красные цветы,
Туда, где добрый — значит, сильный,
Давай сбежим от суеты,
Давай оставим этот пыльный
Усталый город.
... Но я не хочу возвращаться. Меня тошнит от Нью-Йорка. Правильно отец сказал, что этот город рушит все! Ломает каждую клеточку человеческого существа, внедряет туда по капле нитроглицерина, а потом, когда его становится очень много, человек взрывается и теряет все. Я хочу остаться человеком, а не бомбой замедленного действия.
— Слишком жестокий город. Не хочу здесь жить!
— Города не бывают жестокими. Только люди.
Там, внизу, смешные люди,
Суетятся на вокзалах,
Продолжают делать бизнес,
Гибнут за металл.
Они, бедные, не знают,
Как влюбленные летают,
Да и сам я был таким же,
Этого не знал.
Меня не надобно любить -
Нет ничего во мне такого.
К вопросу — быть или не быть -
Я отношусь весьма хреново.
Старинные города — это совсем не то, что города новые, которым каких-нибудь сто или двести лет. В большом и древнем городе родились, любили, ненавидели, страдали и радовались, а потом умерли так много людей, что весь этот океан нервной и духовной энергии не мог взять и исчезнуть бесследно.
В больших городах люди напоминают камни, насыпанные в мешок: их острые края постепенно стираются, и они становятся гладкими, как галька.
Разматывая струны улиц, куда – бог весть,
Минуя немой фонтан, заснеженные порталы,
Город уходит прочь, он потерял нежданно
Дар невербальной речи, чтобы сказать: «Я есть».
Только седым бездомным точно известно – есть ли,
местность для всех скитальцев радужна и добра,
горе их собирает – со всех переулков – вместе,
радует и чарует милых бродяг зима.
Ночью пылают окна в стройных домах роскошных
будто сгорает ферма, всё выжигая в прах.
Фраза набита смыслом, словно лакеи ложью,
Взгляд визави тревожно спрашивает: кто сам?
И за полтину франков купит чужак возможность
Греть этот чёрствый город в бледных своих руках.
Все то мы делаем быстро, на ходу, суетясь и как бы проглатывая кусочки драгоценной жизни, повторения которой, увы, не будет.
Всё моё поколение — одиночки, мы глухи друг к другу, словно птица нырок; занятые своим делом, ничего не слышим вокруг; укрывшись в спокойных браках, грезим о той единственной, присужденные к одинокой тарелке и обеду в безмолвии; мы видели города, а не людей в них.