Молния разрезает небо как кожуру,
словно земля в пустыне лопнет вот-вот по швам...
Я тут тебя вдыхаю, я тут тобой живу,
и очень хочу быть смыслом к твоим словам.
Молния разрезает небо как кожуру,
словно земля в пустыне лопнет вот-вот по швам...
Я тут тебя вдыхаю, я тут тобой живу,
и очень хочу быть смыслом к твоим словам.
Я понял, что слово — это форма чувства. Той любви, которая живет в нас, не нуждаясь в опоре. Той самой любви, у которой тысячи лиц. А в лице плачущего друга, скорбящего о своей потере, лишь проступило одно из них. И искать это переживание нужно не в ответном чувстве к себе, потому что важно, на самом деле, не «любят ли тебя», а «любишь ли ты». Потому что если ты находишь в самом себе любовь, не требующую ничего: ни счастья, ни ответа, ни жертв, ни побед, самодостаточную, молчаливую, огромную, созидающую весь мир необъятным лицом своей возлюбленной, то и слова ты найдешь. Или они найдут тебя.
Она посмотрела на меня, улыбаясь.
Она почти никогда не отвечала, когда я говорил что-нибудь в таком роде.
Впрочем, я и не рассчитывал на ответное признание.
Мне бы это было даже неприятно.
Мне казалось, что женщина не должна говорить мужчине, что любит его.
Об этом пусть говорят её сияющие, счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов...
Мне так жалко, что всё это только слова — любовь — я так не могу, я бы хотела настоящего костра, на котором бы меня сожгли.
Глаза твои как свечи:
ни темени, ни тени...
Когда Ночь обнимает Вечер
нежно-нежно за плечи -
щекочет — в сплетении...
— Если чувства и изменились, то не думаю, что их стоит помещать в разные отсеки, потому что одна часть неотделима от другой. Ты должна знать, что я люблю тебя. Какие еще тебе требуются заверения?
Она криво, но тепло улыбнулась.
— Лишь те, которые я могу услышать.
Не чувствуя кожей твое живое тепло здесь и сейчас, точно знать, сколько между нами кило — и нанометров в геометрии пространства, циферблатов остановившегося времени в часовых поясах всех реальностей, новых и старых маршрутов в никуда и по кругу, ночных метаний в пустых гостиничных номерах, снов о не случившемся прошлом и грядущем ли будущем, фотографий с чужими лицами, недочитанных книг, остывшего чая с лимоном, немых разговоров, дождливых и солнечных дней...
... и гулких ударов твоего сердца под моими ребрами.
Так вечный странник обретает дом.
Дело в том, что есть ты. И эта простая данность, уютно и тепло спрятавшаяся где-то то ли в левой стороне груди, то ли на изнанке век закрытых глаз, то ли где-то ещё, где отступает тело и царствует душа, эта смешная данность будит во мне самом нелепое межсезонье, заставляя отчетливо видеть вокруг на первый взгляд неприметное, скрытое от глаз скорее привычкой к зиме, чем природным климатом. Январь. А я собираю летящие на рваном ветру алые листья, беременные новой жизнью почки деревьев, я собираю их, как собирают цветы, чтобы подарить любимому человеку, ставшему для художника той неотъемлемой жаждой творчества, которая открывает новый потенциал стареющего искусства.
Смотреть сквозь потолок в небо, видеть танцующие звезды, передающие твои послания; проводить играючи локоном по губам, прикрывать глаза, замирать на мгновение воспоминания нежности твоих губ; проводить тыльной стороной ладони по кровати; ловить твой впечатанный в меня запах, вдыхать глубже; за смущенной улыбкой погружаться в фантомные прикосновения твоих рук и засыпать в неге желания твоей близости.
На расстоянии, которого между нами нет.
Ты мне, Борис, нужен как пропасть, как прорва, чтобы было куда бросить и не слышать дна. Чтобы было куда любить. Я не могу (ТАК) любить не поэта.