Все дети в известном возрасте начинают ругаться, а когда поймут, что бранью никого не удивишь, это проходит само собой.
Ходить с оружием — значит только набиваться, чтоб в тебя стреляли.
Все дети в известном возрасте начинают ругаться, а когда поймут, что бранью никого не удивишь, это проходит само собой.
— Сядь поближе, — сказала Джиму миссис Дюбоз. — Вот тут, возле кровати.
Мы придвинулись ближе. Никогда еще я не видела ее так близко, и больше всего на свете мне хотелось отодвинуться.
Пока я не испугалась, что мне это запретят, я вовсе не любила читать. Дышать ведь не любишь, а попробуй не дышать…
... — Пересмешник — самая безобидная птица, он только поет нам на радость. Пересмешники не клюют ягод в саду, не гнездятся в овинах, они только и делают, что поют для нас свои песни. Вот поэтому убить пересмешника — грех.
Я хотел, чтобы ты кое-что в ней понял, хотел, чтобы ты увидел подлинное мужество, а не воображал, будто мужество — это когда у человека в руках ружье.
— Ненавижу, когда большие на меня смотрят, — сказал Дилл. — Сразу кажется, будто что-нибудь натворил.
Человек, стоявший сейчас на возвышении для свидетелей, обладал одним лишь преимуществом перед своими ближайшими соседями: если его долго отмывать дегтярным мылом в очень горячей воде, кожа его становилась белой.
— Аттикус, ты, наверно, не прав.
— Как так?
— Ну, ведь почти все думают, что они правы, а ты нет...
— Они имеют право так думать, и их мнение, безусловно, надо уважать, — сказал Аттикус. – Но чтобы я мог жить в мире с людьми, я прежде всего должен жить в мире с самим собой. Есть у человека нечто такое, что не подчиняется большинству, – это его совесть.