Кнут Гамсун. Последняя отрада

Все растет, даже малое, — если только это малое не родилось для того, чтобы вести существование лилипута. Ребенок легко учится от других детей, но примером для него должен служить взрослый. Ведь ребенок когда-нибудь сам станет взрослым и что было бы, если бы примером ему всегда служил ребенок или прирожденный пигмей?

0.00

Другие цитаты по теме

Взрослые смеются над детьми, которые в своё оправдание ноют : «Он первый начал». Но взрослые конфликты начинаются точно так же.

Смерть взрослого не слишком огорчает — просто одной сволочью на земле становится меньше; ребенок — другое дело: у него еще есть будущее.

Я люблю младенцев и маленьких детей, пока они еще не выросли, и не стали думать, как взрослые, и не научились, как взрослые, лгать, и обманывать, и подличать.

В них [детях] столько пылкости, жадного интереса ко всему! Наверное, этого мне больше всего не достает во взрослых людях — девятеро из десяти уже ко всему охладели, стали равнодушными; ни свежести, ни огня, ни жизни в них не осталось.

Горевать? Это женское дело. Жизнь дана нам во временное пользование, и я с благодарностью принимаю этот дар. Бывали времена, когда у меня водилось золото, серебро, медь, железо и другие металлы, и было очень забавно жить на свете, гораздо забавнее, чем в уединении вечности; но забава не может продолжаться без конца. Я не знаю никого, кого не постигла бы такая печальная участь, как меня, и в то же время я не знаю никого, кто хотел бы примириться с этим. О, как эти люди катятся по наклонной плоскости! Но сами они в это время говорят: «Посмотрика, как я лезу вверх!» И после первого же юбилея они покидают жизнь и начинают прозябать. После того, как человеку минет пятьдесят лет, он вступает в семидесятые годы. И оказывается, что железо не раскалено больше и что его вовсе и не было… Но, Господи, Боже ты мой, глупость упорно продолжает утверждать, что железо было, и она даже воображает, что оно раскалено. Посмотрите-ка на железо! — говорит глупость, — посмотрите, ведь оно раскалено докрасна! Будто есть смысл в том, чтобы отгонять смерть еще в течение двадцати лет от человека, который уже начал понемногу умирать! Я этого не понимаю; но ты, вероятно, понимаешь это в своей беззаботной посредственности и во всеоружии своих школьных познаний. Однорукий человек может все-таки ходить, а одноногий может еще лежать.

Эти дети не говорили «здравствуй» и не отвечали, когда с ними заговаривали. Несколько раз окликни такого ребенка — и он повернется, посмотрит на тебя и скажет что-нибудь вроде: «Закрой пасть, говнюк! Я тебя с первого раза расслышал».

Они (взрослые), как правило, хуже детей, потому что дети врут о простых вещах и ради простых вещей. А взрослые порой врут так сложно, что сами уже не знают, с чего начали и чего хотят.

Возможно, иногда мы и способны рассуждать как взрослые, но, как правило, выдумываем и представляем все себе как дети.

Дети не такие, как мы. Они сами по себе — непостижимые, недоступные. Они живут не в нашем мире, но в том, что мы утратили и никогда не обретем снова. Мы не помним детство — мы представляем его. Мы разыскиваем его под слоями мохнатой пыли, нашариваем истлевшие лохмотья того, что, как нам кажется, было нашим детством. И в то же время обитатели этого мира живут среди нас, словно аборигены, словно минойцы, люди ниоткуда, в своем собственном измерении.