Одри Хепберн

Другие цитаты по теме

Когда я была ребёнком, меня учили, что неприлично привлекать к себе внимание, и никогда нельзя выставлять себя напоказ… Именно то, чем я зарабатываю всю жизнь.

В молодости я любил одиночество. Но годы преследований и скитаний приучили меня бояться его. И не только потому, что оно ведет к размышлениям или нагоняет тоску. Одиночество опасно! Человек, который постоянно скрывается, предпочитает быть на людях. Толпа делает его безымянным.

Одиночество позволяет мне спокойно думать, читать и копаться в воспоминаниях — заново открывать мое прошлое, узнать наконец, кто я такой. Если все пойдет вкривь и вкось, пусть хотя бы прошлое останется со мной.

С некоторых пор меня мучает жестокое сознание страшного одиночества, в котором я живу и от которого нет, слышишь ты, нет спасения! Что бы мы ни делали, как бы ни метались, каким бы ни был страстным порыв наших сердец, призыв губ и пыл объятий, — мы всегда одиноки.

Два года назад я купил квартиру, в ней, в ванной, две раковины. Я думал, что мне это понравится, но это постоянное напоминание. И это то, чем я сейчас занимаюсь, на самом деле — использую обе раковины. Я чищу зубы над левой, а над правой, в основном, плачу.

Мое одиночество — это неотъемлемая часть моей вселенной, а вовсе не патология, от которой надо во что бы то ни стало избавляться. По крайней мере, я чувствую это именно так.

Не то чтобы я боялся постареть, я просто не хочу заниматься этим в одиночку.

Потягивая виски на небесно-голубом диване, я медитировал в воздушном потоке кондиционера, как пух одуванчика на ласковом ветерке, и неотрывно следил глазами за стрелкой электронных часов.

Жил-был человек. Квартира его была настолько маленькой, что он жил в кровати, кухня его была настолько крохотной, что он завтракал в холодильнике, в душе ему было так скучно, что он лез в чужие. Взгляд его был настолько недальновидный, что он опирался на чужие точки зрения. Мозг его был настолько крошечный, что он пользовался чужим мнением, настроение его портилось так быстро, что он хранил его в морозилке... Как бы он ни пытался научить говорить свое имя, оно не говорило ни о чем. Как бы он ни представлял, он не представлял собой ничего. Он был настолько одинок, что не воспринимал людей, он был настолько не сдержан, что все время держался за телефон, чтобы не натворить. Мир его был настолько внутренним, что остальное время он проводил в виртуальном. Жизнь его была настолько логична, что он чувствовал себя встроенной деталью. Жила-была деталь, которая не знала как ей стать человеком.