Харуки Мураками. Страна Чудес без тормозов и Конец Света

— А что такое страшно устать?

— Это когда разные уголки твоих чувств становятся непонятными тебе самому. И начинаешь жалеть себя и злиться на окружающих. А уже из-за этого — злиться на себя и жалеть окружающих... Ну примерно так.

— Хм... Ни того, ни другого не понимаю.

— Вот именно, в итоге ты вообще перестаешь понимать, что к чему. Только прокручиваешь перед глазами кадры и каждый окрашен в свой цвет. Чем быстрее они бегут, тем больше каши в твоей голове. А потом наступает Хаос.

6.00

Другие цитаты по теме

— Подобрать к чувствам слова непросто, — улыбнулся я. — Все мы что-нибудь чувствуем. Только мало кому удается сказать.

Возможно, ты и прав, Алеша Карамазов. Наверное, даже ограниченным жизням Провидение дарит пускай и ограниченное, но счастье.

Население планеты, словно полчище назойливой саранчи, делает все, чтобы отнять у меня шанс выспаться в этой жизни по-человечески.

Я не такой сильный человек. И мне далеко не все равно, поймут меня или нет. Есть те, кого я хочу понять и самому быть ими понятым.

Пожалуй, все дело в метафорах, которые нам нужны, чтобы проще глядеть на жизнь.

— Мы, ученые, называем это «состоянием в процессе эволюционного отбора». Рано или поздно ты еще поймешь: эволюция — очень жестокая штука. А как ты считаешь: что самое жестокое в эволюционном отборе?

— Не знаю. Что?

— В нем нет места для прихотей. На ход эволюции не могут влиять чьи-то личные «хочу — не хочу». Все равно, что пытаться влиять на ураган, землетрясение или наводнение. Предугадать невозможно, сопротивляться бесполезно.

Ни одной душе невдомек, что я проскитался всю ночь в этих чертовых катакомбах. Никто не знает, что значит плыть в ледяных чернилах с дырой в животе и ссадинами от пиявок. Никому и в голову не приходит, что мне осталось жить в этом мире двадцать восемь часов и еще сорок две минуты. Такие новости по телевизору не показывают.

Никогда в жизни не думал, что мое существование может представлять какую-то важность. Сама мысль — «я важен» — казалась настолько абсурдной, что привыкнуть к ней сразу не получалось.

В молодости я часто думал, что, если постараюсь, смогу стать кем-то еще. Но, словно яхта с погнутым килем, всегда возвращался туда же, откуда хотел уплыть: к себе настоящему. Тургенев назвал бы это разочарованием. Достоевский — адом. Сомерсет Моэм — реальностью.

Вот так всю жизнь. Строишь что-то, тратишь кучу времени, а потом все в один миг летит к черту.