Чума на оба ваши дома!

За решеткой по небу гуляет луна…

Годы жизни проходят, как дым…

Бедный узник не спит! Ах, ему не до сна!

Его сердце разбито другим…

Чему положено, то пусть исполнится...

Что суждено, того не миновать…

Ах, серенада — ты, как я, невольница!

Хочу тебе свободу даровать!

Если жажда томит – воду я отыщу,

Если голоден ты – дам поесть.

Но измену любви никогда не прощу!

Смоет кровь поруганную честь.

Чему положено, то пусть исполнится...

Что суждено, того не миновать…

Ах, серенада — ты, как я, невольница!

Хочу тебе свободу даровать!

На прощанье, о друг мой, тебя попрошу:

Пусть не гаснет сердечный пожар.

Ведь под сердцем отныне наколкой ношу

Твое имя: «Самсон!» «Бальтазар!»

0.00

Другие цитаты по теме

Кто-нибудь утром проснётся сегодня и ахнет,

и удивится — как близко черёмухой пахнет,

пахнет влюблённостью, пахнет любовным признаньем,

жизнь впереди — как ещё не раскрытая книга.

Я слишком много раз влюблялся,

И из-за этого перегорел.

Мы открываемся друг другу,

ты мне и я тебе,

мы погружаемся друг в друга,

ты в меня, я в тебя,

мы растворяемся друг в друге,

ты во мне, я в тебе.

Только в эти мгновения

я — это я, ты — это ты.

Да, глубь колодца знает то,

Что каждый знать когда-то мог,

Безмолвен и глубок.

Да, глубь колодца знает то,

Что знал склонявшийся над ней -

И утерял с теченьем дней.

Был смутный лепет, песнь была.

К зеркальной темной глубине

Дитя склонится, как во сне,

И вырастет, забыв себя,

И станет женщиной, и вновь

Родится в ком-нибудь любовь.

Как много познает любовь!

Что смутно брезжило из тьмы,

Целуя, прозреваем мы.

Да, глубь колодца знает то,

Что знали все… Оно сейчас

Лишь сном витает среди нас.

Споёмте, друзья,

Ведь завтра в поход

Уйдём в предрассветный туман.

Споём веселей,

Пусть нам подпоёт

Седой боевой капитан.

Прощай, любимый город,

Уходим завтра в море.

И ранней порой

Мелькнёт за кормой

Знакомый платок голубой.

— Разве самоубийство — это не грех?

— Что ещё один грех для грешника?

И снова ночь. Застыла шлаком.

И небо вороном чернеет.

Как труп, за лагерным бараком

синюшный месяц коченеет.

И Орион – как после сечи

помятый щит в пыли и соре.

Ворчат моторы. Искры мечет

кровавым оком крематорий.

Смесь пота, сырости и гноя

вдыхаю. В горле привкус гари.

Как лапой, душит тишиною

трехмиллионный колумбарий.

Странно мы, наверное, смотрелись издалека: он в своем белоснежном камзоле — как вызов всему остальному миру. Дерзкий, непримиримый, гордый. И я рядом — почти сливающаяся с темнотой быстро наступающего вечера, тихо шелестящая черным подолом и мягко поблескивающая во мраке серебристой вышивкой, непривычно подчеркивающей белизну моей светлой кожи. Я специально не надела сегодня каблуки — не зная, чего ждать от приглашения ал-тара, решила примерить мягкие туфли на плоской подошве, поэтому не цокала сейчас, как подкованная лошадь, и не нарушала благоговейной тишины. Просто бесшумно скользила рядом, как привидение.

Манит нас с тобой, манит нас с тобой,

Манит нас с тобою наша первая любовь!

Кружит и метёт белая зима...

Первая любовь снова нас с тобой,

Нас с тобой нашла!

Я люблю тебя одну, и тебе придется с этим примириться, даже если ты не собираешься ничего менять в своей жизни. В твоем городе живет человек, который любит тебя и страдает, хочешь ты этого или нет.