Эмиль Мишель Чоран. После конца истории

Другие цитаты по теме

В отрицании меня всегда соблазняла возможность занять место всех и вся, сделаться своего рода творцом мира, по собственному усмотрению располагать им, как будто ты принимал участие в его постройке, а потому имеешь полное право, больше того — обязан обратить его в развалины. Желание уничтожать, напрямую следующее из духа отрицания, отвечает нашему глубочайшему инстинкту — своеобразной ревности, какую в глубине души несомненно испытывает каждый из нас к первосущему, его месту в мире, идее, которую он представляет и символизирует. Понапрасну я зарывался в мистиков: по сути, я всегда был на стороне Демона. Не умея сравняться с ним в силе, я старался не уступать ему в гордыне, ядовитости, самовольстве и своенравии.

Весь день — состояние острейшей ностальгии, ностальгии по всему: по родине, детству, тому, что своими руками разрушил, по стольким пустым годам, стольким бесслезным дням... Не гожусь я для «жизни». Я был создан для существования совершенно дикого, в абсолютном одиночестве, вне времени, в призрачном, закатном раю. Призвание к тоске я довёл до степени порока.

Мной, семнадцатилетним юношей, жадным до всяческих крайностей и ересей, владела страсть делать последние выводы из любой идеи, добиваться предельной точности вплоть до извращения, до вызова, возводить своё бешенство в систему. Иными словами, я загорался от чего угодно, только не от полутонов.

Какое точное выражение: «покушаться на чьё-то время». Время — это всё, чем мы живём и на что только и можем покушаться.

За два месяца не написал ни слова. Опять одолела старая лень. Единственная деятельность — сожаления и упрёки. С каждым днём я продвигаюсь в презрении к себе еще на шаг. Идеи, которые лопаются как гнилые нитки, замыслы, брошенные в самом начале, мечты, которые с ожесточением, с методичностью затаптываешь. Тем не менее я только и думаю что о работе, только в ней и вижу спасение. Если я не сумею реабилитироваться в собственных глазах, я пропал — и бесповоротно. Слишком много неудачников я видел вокруг и ни за что не хочу стать одним из них. Но может быть, я уже один из них...

Пресекать следует не жажду жизни, а именно стремление оставить «потомство». Родители, производители-это либо злоумышленники, либо сумасшедшие. Чтобы последней козявке было дозволено давать жизнь, «производить на свет» — это ли не верх безнравственности? Можно ли без страха и отвращения подумать об этом чуде, делающем кого ни попадя мелкотравчатым демиургом? То, что должно было стать таким же исключительным даром, как гениальность, разбазарено без разбора — дурная щедрость, навечно опозорившая природу.

Неуверенность, всегдашняя причина неудач в практической жизни, — прямой, иначе говоря, единственный источник какого бы то ни было внутреннего богатства.

Можно ли быть твёрдым и не впасть в фанатизм? Несчастья требуют новых и новых душевных жертв. Так что «герой» — это всего лишь переодетый фанатик.

Всё время жить, терзаясь желанием соответствовать чему-то, не зная хорошенько, чему именно... Нетрудно перейти от неверия к вере или наоборот. Но во что обратиться и от чего отречься при хронически трезвом взгляде? Трезвость не даёт никакой материи, не имеет содержания, которое можно было бы опровергнуть, она — пустота, а потому неопровержима. Трезвость — это экстаз с обратным знаком.