Я был — одновременно — непризнанным гением и страшным халтурщиком.
— Вы уверены, что раньше не играли на фортепиано?
— Уверен. Но мой отец был грузчиком роялей.
Я был — одновременно — непризнанным гением и страшным халтурщиком.
— Вы уверены, что раньше не играли на фортепиано?
— Уверен. Но мой отец был грузчиком роялей.
Корпуса университета находились в старинной части города. Сочетание воды и камня порождает здесь особую, величественную атмосферу. В подобной обстановке трудно быть лентяем, но мне это удавалось.
Думаешь, органы не замечают всего этого бардака? Органы все замечают получше академика Сахарова. Но где реальный выход? В чем? В реставрации капитализма?.. Допустим, почитал я ваш хваленый самиздат. Дерьма не меньше, чем в журнале «Знамя». Только все перевернуто. Где белое, там черное, где черное, там белое... Вот, например, проблема сельского хозяйства. Допустим, можно взять и отменить колхозы. Раздать крестьянам землю и тому подобное. Но ты сперва узнай, что думают крестьяне? Хотят ли эту землю получить?.. Да любой крестьянин эту землю враз на чекушку махнет.
Любовь — это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов... А тут всё сложнее. Тут уже не любовь, а судьба...
... кот Ефим, глубоко уважаемый мною за чуткость. Не в пример моим лучшим друзьям и знакомым, он стремился быть человеком...
В Ленинграде к его сочинениям отнеслись прохладно. Стереотипы здесь были повыше. Полная бездарность не оплачивалась. Талант настораживал. Гениальность порождала ужас. Наиболее рентабельными казались — «явные литературные способности», У Потоцкого не было явных способностей. Что-то мерцало в его сочинениях, проскальзывало, брезжило. Какие-то случайные фразы, отдельные реплики... «Перламутровая головка чеснока...», «Парафиновые ноги стюардессы...». Однако явных способностей не было.
Издавать его перестали. То, что прощалось захолустному новичку, раздражало в столичном литераторе.