— Тут ужасно, но если не думать о морали, можно и повеселиться.
— То есть, вам весело?
— Я распорядитель игр, веселье — моя работа.
— Так вот что случилось с Сенекой Крейном... Довеселился?
— Сенека решил... больше не дышать.
— Тут ужасно, но если не думать о морали, можно и повеселиться.
— То есть, вам весело?
— Я распорядитель игр, веселье — моя работа.
— Так вот что случилось с Сенекой Крейном... Довеселился?
— Сенека решил... больше не дышать.
И зачем я бросил курить? Зачем? Так бы вышел на заправке, закурил... и бах!!!
У нас в Бакардии это не делают на пороге!
Не исключаю, что я немного тронулась умом. Устраивать самоубийство руками собственного мужа — это слегка за рамками поступков заурядной женщины.
— Моя дорогая, давай мы с тобой сразу договоримся: не врать друг другу. Что скажешь?
— Да, это сэкономит нам время.
— Да, я была у Зеркального пруда.
— Я бы тоже туда хотел сходить...
— Так сходите.
— А что, там хорошо рисовать?
— Скорее хорошо туда броситься.
Не исключаю, что я немного тронулась умом. Устраивать самоубийство руками собственного мужа — это слегка за рамками поступков заурядной женщины.
— Я не пытался себя убить.
— Нет, конечно. Ты хотел стенку зарезать.
Ты когда в следующий раз стреляться будешь, ты это делай без меня, чтобы я тебе, не дай Бог, не помешала. Ладно?
Кабы люди с горя все топились да резались, так и половины людей не жило бы на свете.
Герман честно пытался представить герцогиню Бастельеро в угаре возвышенной трагедии, то есть в состоянии, в котором благородная фрау может свести счёты с жизнью. Не получилось, о чем он честно и сказал Рине. Не добавив, правда, что куда лучше представляет её, топящей обидчика или изменщика. К примеру, некоего полковника госбезопасности, замеченного в компании примадонны Брийонской оперы.