Сет словно на дне колодца: солнце, жизнь, спасение где-то далеко-далеко, и даже если позвать на помощь — все равно никто не услышит.
Знакомое ощущение.
Гудмунд положил руку ему на плечо.
Сет вывернулся, хотя именно сейчас на самом деле отдал бы весь мир за это прикосновение.
Поначалу, все нормально, не фонтан, но терпимо, вот и терпишь.
Потом становится хуже, но тоже привыкаешь.
А потому в одно прекрасное утро просыпаешься и не можешь понять, как ты дошел до жизни такой.
Настоящая жизнь — это всего лишь жизнь. Вечная неразбериха. Смысл зависит от того, как посмотреть. Тебе остается одно — разобраться, как в ней жить.
— Ручной труд дает душе покой, — рассеянно отозвался отец.
Сет слышал это уже много-много раз.
Однако, покой в душе, похоже, приносил не столько ручной труд, сколько антидепрессанты, на которых отец сидел.
Я ненавидела всё. Презирала еще. Но ненавидела больше всего. Мне хотелось выть, орать и кусаться. Я, как загнанная собака, все время бежала по кругу. Мне хотелось стучать в стены, бить окна и бросаться на женщин в правильных юбках чуть ниже колен и на мужчин в рубашках и пиджаках. Хотелось вцепиться в горло каждому, кто этим тоном, предающим живую человеческую природу, объявляет мне о том, кто такой настоящий филолог. Настоящий ученый. Настоящий человек.
Но я надевала свою юбку ниже колен и продолжала бежать из страха остановиться. Из страха завыть и быть застреленной.
Нет никаких ангелов-хранителей. Есть просто люди, которые тебя поддержат и помогут, и те, которым плевать.
Странно. Все любят Эйча. Все любят Монику. Но почему-то лишь поодиночке, а вместе Эйч и Моника всех только бесят.
Одиночество.
Подпитанное накопившейся усталостью, кошмарное здешнее одиночество накрывает Сета с головой, словно волны, в которых он утонул.
Cлайд с цитатой