Когда спариваются скепсис и томление, возникает мистика.
Следует выжидать [свою] жажду и дать ей полностью созреть: иначе никогда не откроешь [своего] источника, который никогда не может быть источником кого-либо другого.
Когда спариваются скепсис и томление, возникает мистика.
Следует выжидать [свою] жажду и дать ей полностью созреть: иначе никогда не откроешь [своего] источника, который никогда не может быть источником кого-либо другого.
Люблю ли я музыку? Я не знаю: слишком часто я её и ненавижу. Но музыка любит меня, и стоит лишь кому-то покинуть меня, как она мигом рвётся ко мне и хочет быть любимой.
Нечто схожее с отношением обоих полов друг к другу есть и в отдельном человеке, именно, отношение воли и интеллекта (или, как говорят, сердца и головы) — это суть мужчина и женщина; между ними дело идёт всегда о любви, зачатии, беременности. И заметьте хорошенько: сердце здесь мужчина, а голова — женщина!
Любовь к жизни – это почти противоположность любви к долгожительству. Всякая любовь думает о мгновении и вечности, — но никогда о продолжительности.
И пусть будет потерян для нас тот день, когда ни разу не плясали мы! И пусть ложной назовётся у нас всякая истина, у которой не было смеха!
Рамон остался. Длинная на часах бежала, толстая ползла за ней, а чиновники хлопали папками: не знали, как выманить упрямого старика. Однажды утром мы увидели с высоты, как наш Сан-Луис становится дном. Поднималась вода. «Что с Рамоном?» — спрашивали мы у трусливого народца в галстуках и пиджаках. Те отмахивались: «Да помер он. Живите спокойно уже». Но спокойно нам не жилось: на затопленной церкви всё так же звонили колокола. Только теперь не к службе, а по ночам.