В письме к Ахматовой Николай Гумилев: «Мне кажется, что во всей вселенной нет ни одного атома, который бы не был полон глубокой и вечной скорби» (1912 г.).
Мы с каждым днем всё хуже. И каждый, и всё человечество с каждым днем всё хуже. И поэтому, если говорить о качестве людей, то лучше всего тот, кто это чувствует, то есть тот, кому с каждым днем всё хуже и хуже.
Ото всего этого несёт непоправимостью.
Всё будет у всех. У каждого мёртвого будет припарка. У каждой козы – баян, у каждой свиньи по апельсину, у барана – новые ворота.
Чем сильнее и чище чувство — тем глубже скорбь.
Царь Мидас, к чему бы ни прикасался, всё обращал в золото, а в твоих руках всё делается дерьмом.
А она мне, субтильная мандавошечка, говорит на это: «А кто детей будет за тебя воспитывать, Пушкин что ли?»
Ведь ***ь ***ью, а выглядит как экваториальное созвездие.
Должен быть специальный закон, ограничивающий продолжительность траура. Свод правил, которые говорили бы, что просыпаться в слезах можно, но не дольше месяца. Что через сорок два дня твое сердце не должно замирать, оттого что тебе показалось, будто ты услышала ее голос. Что ничего не случится, если навести порядок на ее письменном столе, снять ее рисунки с холодильника, спрятать школьную фотографию и доставать, только если действительно захочется посмотреть на нее. И это нормально, когда время без нее измеряется так же, как если бы она была жива и мы считали бы ее дни рождения.
Все подлости относить на счёт антиномичности её души.
— Мне жаль, что Хельга умерла. Мы давно знали друг друга, я был еще мальчишкой.
— Я тоже умер, Бьорн. Часть меня умерла вместе с дочерью Ангрбодой. Еще часть с Рагнаром. А последняя часть того, кто раньше был Флоки, умерла вместе с моей милой Хельгой.
Cлайд с цитатой