Луна, как я, — грустно подумала Миса, — такая же одинокая и такая же круглая.
Должно быть, очень одиноко тому, кого все боятся.
Луна, как я, — грустно подумала Миса, — такая же одинокая и такая же круглая.
Должно быть, очень одиноко тому, кого все боятся.
Нужно доходить до всего своим умом и переживать все тоже одному.
Здесь так много непонятного. Но с другой стороны, почему обязательно всё должно быть так, как ты привык?
— Значит, скоро все сгорит! — радостно закричала Мю. — Сгорят все дома, сады, игрушки муми-троллей, их маленькие братики и сестрички!
Нужно доходить до всего своим умом и переживать все тоже одному.
Я снова на набережной. Моё море. Я знаю, что его считают своим тысячи, если не миллионы. Но оно никому не принадлежит. Дарит такую иллюзию, чтобы нам стало легче, чтобы мы не чувствовали себя одинокими.
Наполеон всегда хотел быть один, а это надёжное средство против долголетия.
Кто хочет ехать быстро, тот должен ехать один.
Иногда мне кажется, что есть, должны быть люди, похожие на меня, не удовлетворённые формами страсти, ни формами жизни, желающие идти, хотящие Бога не только в том, что есть, но в том, что будет. Так я думаю. А потом я смеюсь. Ну, есть. Да мне-то не легче. Ведь я его, такого человека, не встречу. А если встречу? Разве, чтоб «в гроб сходя благословить». Ведь через несколько лет я буду старухой (обозлённой прошлым, слабой старухой). И буду знать, что неверно жила.
Я всегда завидовал слабым. Все, кто были рядом с нами, погибли, а потом превратились в пыль. Из-за одиночества мы разделили свои души надвое. Я уже не помню, кто из нас был первым. Может, это даже были не мы. Но только так мы могли избежать одиночества. Я завидовал слабым. Слабые всегда собирались в группы. Я хочу быть слабым. И если это невозможно, то я хочу, чтобы рядом со мной были сильные друзья.