Говорят, на небо забирают достойных.
Один мой кореш, ныне покойный,
Скрючив обрубки, сдох от передозы.
Так и закопали не меняя позы.
Пока нормально, потом начнет ломать,
Клевые приходы уже бессмысленно ждать.
Желудок и легкие поменяются местами,
Вены обросли орущими сосками.
Дым сигарет, *** знает чем.
Что я здесь делаю? и зачем?
Я вообще не понимаю, я ли это?
И какое время года — зима, лето?
Мое сраное тело объявило мне войну.
Ультиматум чувак, вмажем по кубу.
Рагнара всегда любили больше меня. Мой отец. И моя мать. А после и Лагерта. Почему было мне не захотеть предать его? Почему было мне не захотеть крикнуть ему: «Посмотри, я тоже живой!» Быть живым — ничто. Неважно, что я делаю. Рагнар — мой отец, и моя мать, он Лагерта, он Сигги. Он — всё, что я не могу сделать, всё, чем я не могу стать. Я люблю его. Он мой брат. Он вернул мне меня. Но я так зол! Почему я так зол?
Сожги мой крик в тишине.
Забудь мой образ, прошу...
Я не хочу быть как все
Забудь меня, я ухожу.
Я охотно повторяла парадоксы, вроде фразы Оскара Уайльда: «Грех — это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни». Я уверовала в эти слова, думаю, куда более безоговорочно, чем если бы применяла их на практике. Я считала, что моя жизнь должна строиться на этом девизе, вдохновляться им, рождаться из него как некий штамп наизнанку. Я не хотела принимать в расчет пустоты существования, его переменчивость, повседневные добрые чувства. В идеале я рисовала себе жизнь как сплошную цепь низостей и подлостей.
Cлайд с цитатой