Уже последние минуты близости были отравлены нарастающей тревогой; она торопились уйти, от спешки у неё тряслись руки, она не вникала в слова возлюбленного, нетерпеливо пресекала прощальные вспышки страсти, все в ней уже рвалось прочь, прочь из его квартиры, из его дома, от этого похождения, обратно в свой спокойный, устоявшийся мирок.
Допускаю… можно стыдиться посторонних… толпы, которая выуживает из газет чужую беду, смакует ее и облизывается… Но ведь близким-то можно признаться…
... достаточно было двухчасовой вечерней прогулки по набережной и одного часа за чёрным кофе в саду, чтобы побудить тридцатитрёхлетнюю порядочную женщину на другой же день бросить мужа и двоих детей и последовать очертя голову за совершенно незнакомым человеком.
Но бывает в воздухе такое затишье, которое будит чувственность не меньше, чем духота и грозы, такая равномерная температура счастья, которая взвинчивает сильнее всякого несчастья. Сытость раздражает так же, как голод, и от надежной, устоявшейся жизни Ирену потянуло к приключению.
Больше всего обвиняемые страдают от утаивания правды, от угрозы ее раскрытия. Как мучительна необходимость защищать ложь от множества скрытых нападок!
Страх — хуже наказания. В наказании есть нечто определенное. Велико ли оно или мало, все лучше чем неопределенность, чем нескончаемый ужас ожидания.
Малодушный страх перед решительным словом, на мой взгляд, постыднее всякого преступления.
Что-то бессознательно отталкивало ее в этом человеке, главным образом то новое, непривычное, что собственно и пленило ее.
Супружеская измена всегда внушала мне отвращение — но не из нравственного педантизма, не из лицемерного чувства приличия, даже не потому, что прелюбодеяние всегда является воровством, присвоением чужого тела, — но, главным образом, потому, что всякая женщина в такие минуты предает другого человека, каждая становится Далилой, вырывающей у обманутого тайну его силы или его слабости, чтобы выдать его врагу. Предательством кажется мне не то, что женщина отдается сама, но то, что, в свое оправдание, она с другого срывает покрывало стыда; неподозревающего измены, спящего она отдает на посмешище язвительному любопытству торжествующего соперника.
Ты спрашиваешь: неужели мне её не жаль? Сегодня уже нет. После того как её наказали, ей стало гораздо легче, хоть она сейчас и огорчена. По-настоящему несчастна она была вчера, когда злополучная лошадка лежала в печке. Весь дом разыскивал её, а малютка непрерывно дрожала от страха, что пропажу вот-вот обнаружат. Страх хуже наказания. В наказании есть нечто определённое. Велико ли оно, или мало, всё лучше, чем неопределённость, чем нескончаемый ужас ожидания. Едва только она узнала, как её накажут, ей стало легко. Пусть тебя не смущают слёзы — сейчас они только вырвались наружу, раньше они скоплялись внутри. А таить их внутри куда больнее.
– Моя жизнь – обман.
– Со мной тебе врать не приходится...
– Зато в остальное время – ещё как!
Cлайд с цитатой