Мэллит думала о любви, ждала любви, ненавидела любовь и ничего не знала о том, чего же хотела и от чего бежала.
Человека ещё можно отбить, увезти, спрятать, города и деревушки — только защищать.
Мэллит думала о любви, ждала любви, ненавидела любовь и ничего не знала о том, чего же хотела и от чего бежала.
— Ты потерял родственника, хоть и уважаемого, но докучливого, и сам на себя не похож, а я... Я наполовину умер с Поликсеной, мне остались только море и долг. Попробуй это понять хотя бы сейчас!
— Ну, твоё высочество, ты и сравнил... Дядюшка Везелли, с которым мы грызли друг дружку лет двадцать, и незнамо что.
— Ротгер, я уважаю твою потерю...
— Не уважаешь, иначе не нёс бы чушь. Наливай, у меня руки заняты.
— Любовь — не чушь!
— Только ты, в отличие от дядюшки, ни кошки не любил. И кошку тоже не любил. Ты не знаешь, как твоя любовь чихает, как сопит во сне, как смеётся. Она ни разу не влепила тебе пощёчину, не велела надеть тёплый набрюшник, не уселась, когда ты прокладывал курс, на карту, чтобы услышать, как ей идёт новая ленточка... Ты умозрителен, а потому твои страданья — дым.
Кэрри, никакие деньги не сделают тебя счастливой, если рядом нет мужчины, который тебя любит. Всё остальное неважно.
Им было хорошо вместе, нравилась эта экономичная любовь с чрезвычайно малым расходом душевных и физических сил. Такая любовь ничего особенного не достигает, но служит долго; смотришь — большие мощные страсти, взревев, взорвались и заглохли, и обратились в лом, а эта, слабая, приземистая, всё пыхтит, всё постукивает сердцами, работает, тащит.