Аль Квотион. Запчасть Импровизации

Другие цитаты по теме

И поэтому, уже чувствуя оскал грядущей беды, проводя кончиками пальцев по натянувшимся нервам, я снова говорил себе «Sois sage. Sois chic.» и шагал вперёд. Не глядя ни на общественную мораль, ни на привычные традиции, ни на укор, ни на похвалы. Доверяя только себе, еле уловимому шепоту души и ритму сердца, то замирающему в тишине, то пускающемуся вскачь, от чего легкие начинали жадно хватать воздух, а кожа становилась горячей.

Тот, кого ты любишь, это ночь. Это темнота, сводящая тебя к осознанию звука, вкуса, касания. Это тугая повязка на глазах, заставляющая узнавать мир снова, наощупь, слышать в невероятной тишине дрожание ресниц, различать нюансы дыхания и снова сходить с ума от горячего шепота на обнаженной коже...

Не создавай предела понимания. Вот слова твои, спешными муравьями бегут в чреве монитора, скользят по моим глазам, тонут в провале зрачка, но это не предел. Вот голос твой, раскраска ребенка, разноцветная оттенками эмоций, струится в меня, отдается эхом на мембране чувств, но это не предел. Вот взгляд твой, в упор, в упрямство, вовне кричащий глупое твое сердце, трепыхающееся под моей рукой, но это не предел.

Не создавай предела близости. Вот кожа твоя, упругая пелена тепла, влажное приглашение к поцелую, и я черчу по ней пальцами слова заклинаний, но это не предел. Вот страсть твоя, горящая изнутри, обжигающая изнанка души, инстинктивно сжимающаяся на свету, но это не предел. Вот дыхание твое, соленое от жажды, проникающее в мои легкие разводами заточенной любви, но это не предел.

Не создавай предела жизни. Вот весна в крови пляшет в своем безумии, падает в небо, разрывает облака мыслей на полосы алого заката, но это не предел. Вот море врывается в грудь твою, разбегом со скалы, оглушает желанием быть, разлетается брызгами счастья по плотности смеха, стекает нежностью по обнаженному телу, но это не предел. Вот жизнь твоя, сбивающая с ног, пришивающая к плечам нелепые крылья, твоя, только твоя, бесконечно глубокая, томительно яркая, поднимающаяся ветром и опадающая цветами вишни в протянутые руки, но это не предел.. И смяв в руках эти лепестки, не создавай предела смерти.

Человек никогда не нарисует картину, превосходящую банальный узор инея на стекле или круги на воде в простой луже, когда идет дождь. Человек никогда не сочинит музыку, которая станет совершеннее, чем пение птиц за окном или стон ветра в пустыне. Человек никогда не напишет стихов более откровенных и трепетных, чем мягкий свет в глазах влюбленного мальчишки или дрожь пальцев умирающего старика. Но мы все же создаём... Может быть потому, что любовь, одетая в наряд ярости или острой грусти, но всегда именно любовь, закипая в сердце, застывая чёрной смолой в глубине глаз неминуемо ищет выхода, выплеска вовне, разрывая грудь, оседая на кончиках кистей, падая в разбросанные ноты. Собирая в нас все самое лучшее, с болью и кровью отрывая истоки вдохновения от обнаженной души, безумно смеющейся или упершейся взглядом расширенных зрачков в видимую только ей бездну. И потому поэты смотрят больными, красными от недосыпа глазами в небо, подбирая ускользающее слово, и потому музыканты продолжают осатанело перебирать струны уже негнущимися от холода пальцами, ничего не видя вокруг, и поэтому художники сходят с ума, падая на колени возле недописанного холста и плача... Но именно в такие моменты эти странные, живущие глубоко внутри себя люди, столь ранимые в пространстве твердого мира, зашивающее под кожу свои слабости, вдыхающие вместе с острым воздухом ядовитую пыльцу творчества... Именно в такие моменты они видят Бога.

Да, мы легко влюбляемся в далеких, гордых, жестоких фей зимы, мы пишем им стихи, посвящаем песни. Мы видим их в снах, мечтаем о них в фантазиях. Но живем мы с Гердами. Потому что мы стремимся к уюту, к комфорту, к теплым ручкам этих девочек, в которых отогреваемся от своих снежных королев. Мы живем с этими девочками, мы баюкаем их на руках, мы делаем с ними детей, мы любим их. Но где-то глубоко в душе нательной иконкой храним образ снежной королевы... А где-то живет Она, одна единственная. И такая есть у каждого. Одновременно и Герда, и Снежная королева. Она — все. Но найти ее так сложно. А найдя — узнать, не пройти случайно мимо, спутав с цветком у обочины жизни. Она обязательно должна быть.

Я смотрю на девушек, одержимо надевающих этот образ, рассказывающих всем и каждому о великих своих страданиях. Нет, объяснять их причину не нужно, зачастую это вымученно придуманная причина. Но сам факт того: смотрите, как я страдаю, как я никем не понят и одинок, это будет на поверхности, на показ. И это будет вершиной того айсберга, имя которому не боль, а скука. И проявления такого образа будет предельно книжным, по транскрипции: а тут я должен уныло взглянуть на дождь за окном, сесть на подоконник, пальцы обязаны быть озябшими, греть их сигаретой или чашечкой чая\кофе, и грустить, грустить, грустить о нем. Почему о нём? Потому что о любви грустить привычно.

Пульсация жилки на твоей шее... Это ритм моей жизни, строгий метроном моего дыхания, музыкальный такт нашей странной любви.

А ещё человек любил свою великую бессмертную душу. Потому что то, чего мы не знаем, чего не видим каждый день, чего не можем коснуться, в чём не найти бытовых банальных изъянов, что так легко идеализировать, превращая в настоящее чудо, — любить проще всего.

Дело в том, что есть ты. И эта простая данность, уютно и тепло спрятавшаяся где-то то ли в левой стороне груди, то ли на изнанке век закрытых глаз, то ли где-то ещё, где отступает тело и царствует душа, эта смешная данность будит во мне самом нелепое межсезонье, заставляя отчетливо видеть вокруг на первый взгляд неприметное, скрытое от глаз скорее привычкой к зиме, чем природным климатом. Январь. А я собираю летящие на рваном ветру алые листья, беременные новой жизнью почки деревьев, я собираю их, как собирают цветы, чтобы подарить любимому человеку, ставшему для художника той неотъемлемой жаждой творчества, которая открывает новый потенциал стареющего искусства.

Но вновь засыпая в чужой постели, помни: человек, уснувший в берлоге зверя, проснется зверем.