— Как доехал?
— Нормально.
— Не укачало?
— Мам, я же говорил, меня не укачивает.
— Тогда в Аршане укачало.
— Мне было пять лет! Сколько раз говорил...
— Как доехал?
— Нормально.
— Не укачало?
— Мам, я же говорил, меня не укачивает.
— Тогда в Аршане укачало.
— Мне было пять лет! Сколько раз говорил...
Дедушка пропал прошлой весной. По началу это никого не удивило. Он и раньше пропадал.
— Ты хочешь сказать, что в любой момент можешь обращаться со мной как с ребёнком?
— Да нет же, просто я твой отец, и иногда могу быть сверхзаботливым параноиком.
Марина Викторовна плакала беззвучно. Она даже не шевелилась. Из ее затуманенных глаз просто вытекали слезы. Потом и слез не осталось, а она все стояла с конвертом в руках, будто лишь сейчас окончательно признала, что Виктора Каюмовича больше нет. Ей бы только обнять отца на прощание, прикоснуться щекой к его щеке, опять услышать сладкий аромат его одеколона.
Человек, ни разу не сидевший у постели своего больного ребёнка, не правомочен высказывать свое мнение о чём бы то ни было.
Просто помни, когда дело касается заботы, Чарли как собака, играющая на рояле: нельзя его винить за то, что он сыграл несколько нот неправильно... Просто аплодируешь стараниям и надеешься, что он не обоссыт все клавиши.
В полночь грянул телефон. Мама сказала: я сдала билет! Это значило, вокзал стоит разбитый, простреленный, обожжённый как рейхстаг в 45-м. И на фасаде надпись: «Сдала!». У кассиров-пулемётчиков не было шансов.
Когда же вы со мной поиграете? Папа с работы — и сейчас же за книгу. А мама — барыня какая! — сразу стирать начала.
— Моя дочь хотела заниматься серфингом, но я сказал — ни за что.
— Что ты имеешь против серфинга?
— Против серфинга — ничего. Я против волн, рака кожи и того, что моя дочь будет ходить в бикини.