Корней Иванович Чуковский

— Ой, дедуля, киска чихнула!

— Почему же ты, Леночка, не сказала кошке: на здоровье?

— А кто мне скажет спасибо?

По молодости лет, по наивности я, как и всякий юноша, приучил себя думать, что у красивых девушек и мысли и чувства красивые, и мне было больно расстаться с этой благодатной иллюзией. Сколько впоследствии знал я красавиц с ничтожными мозгами и мелкими чувствами!

— Няня, что это за рай за такой?

— А это где яблоки, груши, апельсины, черешни...

— Понимаю: рай — это компот.

Его душа была тяжела для него, он нёс её через силу — как тяжесть. В ней не было никакой портативности, лёгкости, мелочности. Если бы даже он захотел, он не мог бы говорить мелко о мелком, — но только об огромном и трагическом.

Я встану так рано, что еще поздно будет.

— Няня, что это за рай за такой?

— А это где яблоки, груши, апельсины, черешни...

— Понимаю: рай — это компот.

Его душа была тяжела для него, он нёс её через силу — как тяжесть. В ней не было никакой портативности, лёгкости, мелочности. Если бы даже он захотел, он не мог бы говорить мелко о мелком, — но только об огромном и трагическом.

Я встану так рано, что еще поздно будет.

— Ах ты, стрекоза!  — сказала мать своей трёхлетней Ирине.

—  Я не стрекоза, а я людь!