— Мне бы только дать им понять, что они мне не хозяева. Даже если умру, хочу остаться самим собой.
— А я не могу себе этого позволить...
— Мне бы только дать им понять, что они мне не хозяева. Даже если умру, хочу остаться самим собой.
— А я не могу себе этого позволить...
– Вы, значит, будете давать нам советы? – говорю я Хеймитчу.
– Даю прямо сейчас: останься живой, – отвечает Хеймитч и дико хохочет.
Я бросаю взгляд на Пита, прежде чем вспоминаю, что решила не иметь с ним никаких дел. С удивлением замечаю в его глазах жесткость.
– Очень смешно, – говорит он без обычного добродушия и внезапно выбивает из руки Хеймитча стакан. Тот разлетается на осколки и его содержимое течет по проходу, как кровь. – Только не для нас.
— А потом, в тот же день, на уроке музыки учительница спросила, кто знает «Песнь долины», и ты сразу подняла руку. Учительница поставила тебя на стульчик и попросила спеть. И я готов поклясться, что все птицы за окном умолкли, пока ты пела.
— Да ладно, перестань, — говорю я, смеясь.
— Нет, это так. И когда ты закончила, я уже знал, что буду любить тебя до конца жизни... А следующие одиннадцать лет я собирался с духом, чтобы заговорить с тобой.
— Не позволяй ему забрать тебя у меня.
Пит тяжело дышит, продолжая бороться с кошмарами, бушующими в его голове.
— Нет, я не хочу....
Я до боли сжимаю его руки.
— Останься со мной.
Его зрачки сужаются до размеров точки, а потом снова быстро расширяются и возвращаются к тому состоянию, которое больше напоминает нормальное.
— Всегда, — шепчет он.
— Если ты умрёшь, а я нет, у меня не останется ничего. Никого, кто был бы нужен.
— Пит...
— Ты — другое дело. У тебя есть семья. Ты должна жить ради них.
— А что будет с тобой?
— Я никому не нужен.
— Нет, ты нужен мне.
— Я никогда не умела дружить.
— Для начала, можно узнать друг друга. Я знаю только, что ты очень упрямая и хорошо стреляешь.
— Это, в общем-то, и всё.
— Нет, остальное ты просто скрываешь.
— Я же говорю...
— Понимаешь, друзья — это такие люди, которые делятся сокровенным.
— Сокровенным?
— Да!
— Ого! Например?
— Ну... Твой любимый цвет?
— Ну это уже чересчур!
— У тебя... очень хорошая память, — говорю я, запинаясь.
— Я помню все, что связано с тобой, — отвечает Пит, убирая мне за ухо выбившуюся прядь. — Это ты никогда не обращала на меня внимания.
— Зато теперь обращаю.
— Ну, здесь-то у меня мало конкурентов. Мне снова хочется невозможного: спрятаться ото всех, закрыть ставни. Под ухом прямо-таки слышу шипение Хеймитча: «Скажи это! Скажи!» Я сглатываю комок в горле и произношу:
— У тебя везде мало конкурентов.
– Значит, с пяти лет ты совсем не обращал внимания на других девочек?
– Ничего подобного. Я обращал внимание на всех девочек. Просто для меня ты всегда была самой лучшей.
Знаю, что мне нужен не огонь Гейла, подпитываемый гневом и ненавистью, а весенний одуванчик — символ возрождения, обещание того, что, несмотря на все потери, жизнь продолжается. Что все снова будет хорошо. И это может дать мне только Пит. И когда он шепчет мне:
— Ты меня любишь. Правда или ложь?
Я отвечаю:
— Правда.