вечность

Вновь часов и недель повторяется смена

Не вернётся любовь

Лишь одно неизменно

Под мостом Мирабо тихо катится Сена

Под тонкою луной, в стране далекой,

древней,

так говорил поэт смеющейся царевне:

Напев сквозных цикад умрет в листве

олив,

погаснут светляки на гиацинтах

смятых,

но сладостный разрез твоих

продолговатых

атласно–темных глаз, их ласка, и

отлив

чуть сизый на белке, и блеск на нижней

веке,

и складки нежные над верхнею, –

навеки

останутся в моих сияющих стихах,

и людям будет мил твой длинный взор

счастливый,

пока есть на земле цикады и оливы

и влажный гиацинт в алмазных

светляках.

Так говорил поэт смеющейся царевне

под тонкою луной, в стране далекой,

древней...

Эх, жаль, что нельзя обмануть старость. Когда наступает её время, она всегда приходит и безжалостно окрашивает волосы человека в жасминовую проседь.

Где римский судия судил чужой народ,

Стоит базилика, — и, радостный и первый,

Как некогда Адам, распластывая нервы,

Играет мышцами крестовый легкий свод.

Но выдает себя снаружи тайный план:

Здесь позаботилась подпружных арок сила,

Чтоб масса грузная стены не сокрушила,

И свода дерзкого бездействует таран.

Стихийный лабиринт, непостижимый лес,

Души готической рассудочная пропасть,

Египетская мощь и христианства робость,

С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

Я изучал твои чудовищные ребра,

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

И я когда-нибудь прекрасное создам.

Вечность в политике длится не больше двадцати лет.

Долгое, задумчивое молчание. У мертвых в распоряжении вечность, поэтому для них несколько минут длятся меньше мгновения. Для живых эти минуты могут казаться долгими, как целая жизнь.

Идея не в том, чтобы жить вечно, а в том, чтобы создать нечто такое, что будет жить вечно.

Жизнь – это вечное совращение.

Да, мы могли бы сходить на свидание и на ещё одно, и ещё на много свиданий, но жизнь коротка и становится только короче, а я хочу провести остаток времени с тобой. Когда мы вместе, мы словно бы катимся по Тихоокеанскому шоссе в дюзенберге с двенадцатицилиндровым мотором, турбоускорением и корзиной для пикника с багетами и сыром Грюйер, пармской ветчиной, Шатонёф-дю-Пап, а ты сидишь рядом, волосы развиваются и я слышу твой смех. Вижу солнце и океан. И я чувствую, что так я могу ехать вечно.