презрение

Я вам покажу непорядок! Вы не знаете, что такое непорядок, мистер Траск! Я бы показал вам, но я слишком стар, слишком устал и слишком, мать его, слеп. Если бы, я был тем человеком, каким был пять лет назад, я бы спалил огнемётом это место!

Вы смотрите на деревья и восхищаетесь их величием и силой. Но не презирайте маленькие цветочки за то, что они не могут дать ничего, кроме нежного аромата…

Ты не сможешь полюбить кого-либо до тех пор, пока не полюбишь собственное существование. Любовь может вырасти только из уважения к собственной жизни.

Когда любишь себя, своё собственное существо, можешь полюбить и того, кто обогатит твою жизнь, разделит её с тобой, сделает её более радостной. Если презираешь себя и веришь, что существование это зло, то умеешь только ненавидеть. Ты можешь испытать лишь признаки любви, потянуться к добру, однако тебе не удастся поместить в её основание ничего, кроме ненависти.

Кто жил и мыслил, тот не может

В душе не презирать людей...

Презрение — первая ступень женской ненависти.

Она была силой, определяющей его бытие, и хотя она относилась к нему с презрением, постоянно отталкивала и отвергала его, он останется с ней, потому что рядом с ней он чувствовал, как кровь струится по его жилам, как он растет, он чувствовал себя свободным, сознавал свою ограниченность и понимал, сколько она может дать ему, как понимал, почему она топчет его и беспрестанно уничтожает.

Люди умственного труда подчинялись вещам и ничего не могли с ними поделать. А люди-мастера сами не имели вещей.

Когда в нашей квартире засорялась уборная, замок буфета ущемлял ключ или надо было передвинуть пианино, Аннушку посылали вниз, в полуподвал, где жил рабочий железнодорожного депо, просить, чтоб «кто-нибудь» пришёл. «Кто-нибудь» приходил, и вещи смирялись перед ним: пианино отступало в нужном направлении, канализация прокашливалась и замок отпускал ключ на волю.

Мама говорила: «Золотые руки» — и пересчитывала в буфете серебряные ложки.

Если же нижним жильцам требовалось прописать брательнику в деревню, они обращались к «их милости» наверх. И, глядя, как под диктовку строчатся «во первых строках» поклоны бесчисленным родственникам, умилялись вслух: «Вот она, умственность. А то что наше рукомесло? Чистый мрак без понятия».

А в душе этажи тихонько презирали друг друга. «Подумаешь, искусство», — говорил уязвлённый папа: «раковину в уборной починил... Ты вот мне сделай операцию ушной раковины! Или, скажем, трепанацию черепа». А внизу думали: «Ты вот полазил бы на карачках под паровозом, а то велика штука — пёрышком чиркать!»

Людям присуще обманывать друг друга. Люди ненавидят друг друга. Люди презирают друг друга. И так всю жизнь... Только смерть примиряет их всех.

— Я только что ознакомилась со здешней иерархией. Каково твое место в ней?

— Презираемый.

— И что же нужно было сделать, чтобы стать презираемым?

— Делать то, что ты хочешь, и не отступать от этого.

У свободы и презрения — свои пределы. В конце концов всегда один является орудием другого.