Лора

Разве ты не понимаешь, чем все может закончиться? — беззвучно спросила она мужа. Другой мужчина сказал, что любит меня. Мужчина, который в номере Лондонского отеля восторгался моим телом. Мужчина, который сказал, что рай в его представлении — это просыпаться каждое утро в постели со мной, и только со мной. Мужчина, который сказал, что я для него дороже всего на свете. Всего на свете.

В одну секунду человек теряет всё – желания, стремления, даже мечты. Он застывает в своём горе, неподвижный, окруженный вихрем чужих жизней. Его душа кричит, но кто услышит этот беззвучный крик? Все пробегают мимо, никто не обращает внимания на его страшный, тоскливый вой. А ведь он был таким долгим, таким беспомощным, таким кровавым, как эти цветы, чей сок просачивается между моими сжатыми в кулак пальцами.

Люди ведь шумные. Они должны быть очень шумными. Их машины, их музыка, их бесконечные разговоры. Люди всегда шумят. Все. Все шумят, потому что боятся тишины. И все бегут, только бы не отстать, выбиваются из сил, хватаются зубами за любую возможность, стирают пальцы в кровь, срывают ногти, теряют души в своём стремлении не выбиться из течения, не раствориться в одиночестве, потерянными и забытыми всеми. Никто не понимает, что страховки от одиночества не существует.

Когда ты ушел, я не проронила ни слезинки. Просто не могла. Я не бросила тебя. Я не переставала тебя искать. Никогда. И ты вернулся. Это ведь был ты? Темная фигура, сидящая ночами у моей кровати.

— Па, а я когда умру?

— Ты — никогда.

— А если от холеры? От холеры, па?

— Руки мой и ногти не грызи...

— Валерочка, не бойся. Тебе ещё не скоро. Сперва бабушка умрёт с дедушкой, потом тётя Лора с дядей Вовой, потом уже тетя Мира с дядей Ариком умрут. Бирце лон гийорен.

— Мам, хватит, не пугай ребёнка.

— Что такого? Я же ж говорю — когда это будет?

По всеобщему заблуждению нет ничего легче, чем вовремя собраться с силами; стоит только захотеть, и они появятся сами собой

– Ведь есть другие, более достойные! – выпалила я, не думая.

– Вы? — она смерила меня таким взглядом, что любой бы провалился сквозь землю. Меня же спасла только природная наглость.

– А чем я хуже? – лезть в бутылку была не самая лучшая идея, но мне хотелось хоть где-то спрятаться от этого её «Вы?»

— Что делаешь, Матти?

— Взламываю Пентагон.

— Ладно, пойду поищу кофейник.

— ... Это меня ищут...

— ... Я чувствовал, что здесь что-то не то [отворачивается]... Конечно, поссорилась с ними и уцепилась за меня. Уходи... Я не хочу тебя видеть...

— Что?..

— Ты такая же, как и все...

— Но...

— Если ты не уйдёшь, уйду я...

— Подожди... Подожди! [обнимает] Мы же объединили силы, правда?

— Да?.. Ну, в следующий раз. Мне надо бежать.

— Гретель!

А ещё... Ещё я засомневалась. Душа моя кричала о необходимости поцеловать Гринлайл, о единственной правильности этого поступка, но разум боялся. Что, если она не ответит? Что, если она рассердится? И я послушала свой разум, свой страх, сотканный из сомнений.

Элеонор опустила взгляд и отвернулась.

От досады я хотела откусить себе руку.