Ты чё поддуриваешь-то?!
Лида
— Ну и где нам теперь продукты хранить?
— Лёхе по карманам распихай вместо холодильника: он же отморозок — должен холод держать!
Если кто-то говорит о любви, он вплетает свою судьбу в судьбу другого и это уже не изменить. Ну кроме как смертью.
Любовь — это не прокат видеокассет. Нельзя поклясться, а потом вернуть свою клятву, потому что кино не понравилось.
— Поговори с мамой!
— Я не могу, я — враг номер один!
— Враг номер один – ее заместитель. Ты – враг номер два, поскромнее надо быть!
— Там чудеса, там леший бродит, русалка…
— Постойте, какая русалка?
— …на ветвях висит… лежит.
— Мы все как-то вдруг синхронно уяснили, что следует прикидываться умненькими, ироничными, расчетливыми, хладнокровными тварюшками. Но ведь... Мы не совсем такие?
– Мы совсем не такие, ясен пень. Мы – нежные, сентиментальные, чувствительные, недолговечные комочки органики. Мы – страшно сказать! – добрые и хорошие. Признаваться в этом чрезвычайно, неописуемо стыдно. Поэтому мы стараемся не выдать себя даже в мелочах. А совершив оплошность, сгораем со стыда, отворачиваемся к стене, губы – в кровь, зубы – в крошку. Непереносимо!
– И так все люди. Страдаем и думаем, как бы отстрадать; болеем и думаем, как бы отболеть; работаем и думаем, как бы отработать… Мы все чего-то ждем и куда-то спешим. Куда, Сережа?
– Гм… К горизонту.
– Именно. И спешим бессознательно, генетически, что ли… Значит, там, за горизонтом, что-то есть? Если мы хотим скорее прожить эту жизнь, то, выходит, есть другая? Там, куда мы спешим.
– И поэтому нашу, первую, мы живем по-дурацки, – буркнул я.
... Любящим и не надо ничего показывать или говорить, они и так всё знают и чувствуют. Даже если не признаются себе в этом.