Габриэль

Рядом с тобой исчезает та пустота, которая сидит внутри меня всю жизнь.

— Великий Зевс превратил возлюбленных в два дуба. Знаешь, что было потом?

— Из них построили лодку?

— Нет, их ветви сплелись и они всю жизнь провели в объятьях.

— И что?

— Брось, Зена, каждому суждено найти своё дерево. Даже тебе.

— Самые сильные деревья стоят в одиночку.

— Не надо всё время быть сильной, иногда полезно расслабиться.

— Да уж.

— Ты уже рассказал ему про то, что папочка был злодеем, а ты — несчастной жертвой? Только это не так. Ты никогда не был жертвой, это был всего лишь предлог.

— Предлог для чего?

— Для всего, Люци. Для всего.

Рядом с тобой исчезает та пустота, которая сидит внутри меня всю жизнь.

Она посмотрела на себя, на грязное платье, окровавленные колени.

— У меня был не самый удачный день. Похмелье до сих пор не прошло, мои друзья мертвы, имбирный эль разбился...

— Тогда попробуем исправить твой день.

Ты никогда не задумывался о том, как унизительна сама по себе смерть? Совершенно посторонние, чужие люди сняли бы с нее одежду, обмыли ее и снова одели – они увидели бы, как истощена и измучена она жизнью, стали бы свидетелями ее полнейшей беззащитности в этом последнем сне. А столпившиеся в коридоре посетители стали бы шептаться между собой о том, какое у них хорошее здоровье, стали бы говорить, что в их семьях никто никогда не болел и они понятия не имеют, что такое чахотка. «Ах, бедняжка маркиза!» – восклицали бы они, а потом принялись бы интересоваться друг у друга, были ли у нее свои деньги, а если были, оставила ли она их своим сыновьям. А старуха, пришедшая, чтобы забрать в стирку испачканное белье, непременно стащила бы одно из колец с руки покойницы.

— Ты скучаешь по семье?

— Иногда. Только не тогда, когда мы вместе.

За отчаянием зимы следует надежда весны, адская жара лета сменяется нежным осенним ветром, жестокие истины жизни смягчаются её милостынями.