Тартюф, или Обманщик

Вы полагаете, что женщины должны,

Услыша вздорные любовные признанья,

Излить всем напоказ своё негодованье

С закатываньем глаз, заламываньем рук?

Такие выходки меня смешат, мой друг.

Мы разом можем быть и строги и учтивы,

И, признаюсь, претят мне пылкие порывы:

Иная женщина так свято честь блюдет,

Чуть что — и ноготки и зубы пустит в ход.

Я мерю нравственность совсем иною мерой:

Быть честною женой не значит быть мегерой.

Холодной строгостью, не тратя лишних сил,

Скорее остужу я неуместный пыл.

Боюсь, что ваш Тартюф сшит на иной манер

И праведность его — пустое лицемерье.

Не слишком ли легко вошёл он к вам в доверье?

Вас обманул его благочестивый вид?

Не всё то золото, поверьте, что блестит.

Так ничего гнусней и мерзостнее нет,

Чем рвенья ложного поддельно яркий цвет,

Чем эти ловкачи, продажные святоши,

Которые, наряд напялив скомороший,

Играют, не страшась на свете ничего,

Тем, что для смертного священнее всего;

Чем люди, полные своекорыстным жаром,

Которые, кормясь молитвой, как товаром,

И славу и почет купить себе хотят

Ценой умильных глаз и вздохов напрокат;

Дорина.

Но...

Г-жа Пернель.

Милая моя! Я замечаю часто,

Что слишком ты дерзка и чересчур горласта.

Советов не прошу я у нахальных слуг.

Дамис.

Однако...

Г-жа Пернель.

Ты дурак, мой драгоценный внук,

А поумнеть пора — уж лет тебе немало.

Я сына своего сто раз предупреждала,

Что отпрыск у него — изрядный обормот,

С который горюшка он досыта хлебнёт.

Мариана.

Но, бабушка...

Г-жа Пернель.

Никак промолвила словечко.

Тихоня внученька? Смиренная овечка?

Ох, скромница! Боюсь, пословица о ней,

Что в тихом омуте полным-полно чертей.

Неужто же вы так чувствительны к соблазнам

И вожделение не в силах побороть,

Нечаянно вблизи узрев живую плоть?

Вы, как я погляжу, уж чересчур горячий,

А я — похолодней и чувствую иначе:

Явись вы предо иной в чем родила вас мать,

Перед соблазном я сумела б устоять.