Он старался не дышать, не отсвечивать; он чувствовал, как в носу предательски щиплет, боялся моргнуть, стряхнув постыдную слезу, – и слеза побредет по щеке медленно, как напоказ… Мама была маленькой и жалкой. Он помнил ее другой. Веселой, шумной, неутомимой; мама была убежищем, а стала перекрестком на семи ветрах.
Дикари Ойкумены. Волчонок
Расы, нации, народы – в этом мы одинаковы. Гром похвал, единственный упрек, и вот, забыв обо всем, мы схватываемся с упрекающим не на жизнь, а на смерть. Мы забыли о тех, кому доставили удовольствие. Если мы и апеллируем к ним, так только в качестве бойцов, способных выступить на нашей стороне.
Мы любим благородных разбойников. Неблагородных — тоже, если у них хороший вкус и чувство юмора.
Родина отреклась от нас. Да, это несправедливо. И что? Забыть родину трудно. Скажу больше: невозможно. Она всегда первая, даже в изгнании.
— Скаль зубы, волчонок! Врагов это бесит.
— А друзей? Друзей, дедушка?
— Друзей? Друзей радует.
— Тогда почему ты не говоришь мне об этом?
— О чём?
— О друзьях. О том, что моя улыбка их радует. Всё о врагах и врагах…
— О друзьях, парень, ты должен всё узнать сам. Тут я тебе не подмога.
Был барыш, стал кураж,
День вокруг божественный,
Ах, возьму на абордаж
Что-нибудь поженственней!
Это свойственно человеку. После острого тянет на кисленькое. После смерти — на смех.