Одиночество ходит странными путями -
не только дикой голизной пустыни,
но стриженым изумрудным газоном тоже.
Одиночество ходит странными путями -
не только дикой голизной пустыни,
но стриженым изумрудным газоном тоже.
Ты молчишь так давно, что уже не больно:
медленная мучительная анестезия,
потеря ориентации, гипноз, нирвана.
И тот из нас блаженней, кто постиг
сокрытый смысл гармонии великой -
не тысячу оттенков, граней, ликов,
а вечность, отразившуюся в них.
Испытываешь меня — ну что ж, пускай,
закаляй сталь, завязывай в узел, гни подковы.
На декорациях облезла краска (печаль? тоска?) -
в старых сыграли, теперь поиграем в новых.
С северным ветром делить ледяную постель -
странные игры, но если означить цель -
приноровиться к узам грядущей стужи,
к мертвенной вечности — выбор не так уж плох.
Горлом стеклянным впивая морозный вдох,
помню о том, что когда-нибудь станет хуже.
Нарастает лед, жизнь промерзает до дна.
В голове — бардак — огненная страна,
вулканический выброс, горящий фосфор тоски.
Зима, зима — что ослабит твои тиски?
По пустым просторам гуляет вьюга -
октябрю не хватило накала, что ли?
А поскольку и нам не хватило юга,
мы с тобой на север едем, подруга,
где, мерцая, светится алым поле.
Но жизнь уступчива — ее выжимают на край,
а она все пуще ветвится — кому-то рай
и в глухой воде под панцирем Антарктиды.
Я тоже выживу — в ледяном аду,
и, жидкий азот вдохнув, снова приду,
заморозив до времени слезы, шипы, обиды.
Тяжелое солнце, хрипло дыша, ползет в зенит
и падает, насмерть разбившись о ртуть залива.
Ледяное эхо вертикально во мне звенит,
случайные чайки отражают его пугливо.