Владимир Владимирович Набоков

Крылатые заседатели! Никакой загробной жизни не принимаю, если в ней не объявится Лолита в том виде, в каком она была тогда, на колорадском курорте...

Перемена обстановки — традиционное заблуждение, на которое возлагают надежды обречённая любовь и неизлечимая чахотка.

Таинственная эта ветвистость жизни, в каждом былом мгновении чувствуется распутие, — было так, а могло быть иначе, — и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по темному полю прошлого.

Бывают такие мгновения, когда все становится чудовищным, бездонно-глубоким, когда кажется так страшно жить и еще страшнее умиреть. И вдруг, пока мчишься так по ночному городу, сквозь слезы глядя на огни и ловя в них дивное ослепительное воспоминание счастья, — женское лицо...

Мы бы предпочли никогда прежде не знать соседа — отставного торговца сосисками — если бы оказалось, что он только что выпустил сборник стихов, непревзойдённых никем в этом веке.

Кто-нибудь когда-нибудь прочтет и станет весь как первое утро в незнакомой стране.

Беда не в том, что нам снится слишком необычайный сон: а в том, что мы его не можем сделать достаточно невероятным.

Он был слеп как Мильтон, глух как Бетховен, и глуп как бетон.

Идею Бога изобрёл в утро мира талантливый шалопай...