Сюзанна Кейсен

Уже близился полдень, во время ланча плач так и не прекратился.

— Это плачет Полли, — сообщила Лиза, которая обо всём всё знала.

— Почему?

Но этого не знала даже Лиза.

Двадцать таблеток аспирина, легкий надрез вдоль набухшей вены или хотя бы паршивые полчасика на краю крыши… у каждой из нас имелось нечто в подобном стиле. И даже частенько более опасные случаи, хотя бы всовывание себе в рот пистолетного ствола. Только вот, тоже мне дело: суешь ствол в рот, пробуешь его на вкус, чувствуешь, какой он холодный и маслянистый, кладешь палец на курок, и вдруг перед глазами у тебя раскрывается огромный мир, распростирающийся между именно этим мгновением и тем моментом, когда ты уже нажмешь на курок. И этот мир тебя покоряет. Ты вытаскиваешь ствол изо рта и вновь прячешь пистолет в ящик стола. В следующий раз нужно выдумывать чего-нибудь другое.

Таким же образом убивали они время; медленно, отрезая секунды одну за другой, выбрасывая их кратким писком в мусорную корзину.

Мне кажется, что множество людей покончило с собой лишь затем, чтобы уже покончить с бесплодными дебатами над тем, смогут ли они покончить счёты с жизнью или нет.

Улыбнись, и весь мир засмеется с тобою, заплачь, и плакать будешь только ты сама.

Меня спрашивают: как ты туда попала? На самом деле, им хочется знать, а не может ли случиться с ними подобное. Я не могу ответить на этот скрытый вопрос. Я могу сказать лишь одно: это не трудно.

Ложка жизни, две ложки жизни. Старая, помятая, выщербленная, жестяная ложка, до краёв заполненная чем-то, что должно бы быть сладким, но на самом деле, переполненным горечью, чем-то, что минуло и ушло, и чего мы даже не успели испробовать — нашей жизнью.