Эд Макбейн

— Я хочу умереть. Ну, пожалуйста, дайте мне спокойно умереть!

— Перестань! Ну перестань же! Не хочу и слышать такое. Умереть, умереть! Тебе всего лишь двадцать два года! Впереди вся жизнь!

— Впереди — пустота.

— Задержан по подозрению.

— И в чем же меня подозревают?

— Мы подозреваем, что ты просто дерьмо собачье — доволен?

— А знаете, с кем бы я не прочь оказаться на сеновале?

— С первой попавшейся.

Вы никогда не узнаете ничего нового, если не будете спрашивать.

К убийствам привыкаешь. Никто не утверждает, будто убийство — единственное, к чему привыкаешь. Это было бы наверное и даже глупо. Привыкаешь чистить зубы. Принимать ванну. Изменять. Ходить в кино. Даже жить, если человек согласен на унылую жизнь. Но к убийству привыкаешь основательно.

— Что ты делаешь, Макс?

— А что, разве не видно? Обдумываю, как бы взорвать Белый Дом. Что еще можно делать, сидя за швейной машинкой?

Субботний вечер не только самый тоскливый в неделе, но и единственный, предназначенный для веселья.

Дело в том, что еще одна категория писателей на протяжении веков создавала легенду о сердце, легенду, превратившую этот добропорядочный насос, перегоняющий кровь, в некоторое сосредоточие эмоций, отделив таким образом любовь от ума и приписав массу благороднейших качеств этому комку мышц.

Правда, могло бы получиться кое-что похуже. Они, например, вполне могли бы превратить в цитадель любви любой другой внутренний орган. Писатели ведь отлично знают свое дело.