Диана Гэблдон

Писательство – это искусство людоедов: автор берет по щепотке друзей и врагов вместе, приправляет их соусом фантазии и долго томит из всего этого острое блюдо.

— Зачем вы это сделали?

— Что? — спросил он в ответ, вытирая рукавом мокрое лицо. Осторожно ощупал разбитую губу и поморщился.

— Приняли на себя наказание этой девушки. Вы её знаете?

Спрашивать было вроде бы неловко, но мне ужасно хотелось знать, что скрывается за этим донкихотским поступком.

— Я знаю, кто она, но никогда с ней не разговаривал.

— Так зачем же вы так поступили? Зачем это сделали?

Он пожал плечами, и это движение заставило его поморщится.

— Для девушки очень стыдно, что её выпорют в холле. Мне легче.

— Легче? — отозвалась я недоверчиво и посмотрела на его разбитое лицо.

Он тем временем ощупал побитые ребра здоровой рукой, поднял глаза и улыбнулся мне однобокой улыбкой.

— Да. Она совсем молоденькая. Ей было бы очень стыдно перед всеми, кто её знает, долго было бы стыдно. Мне просто больно, но ничего особенного нет. Дня через два всё пройдет.

— Но почему все-таки вы? — спросила я. Вопрос явно удивил его.

— А почему не я?

Почему не он? Я могла бы сказать: потому что вы её не знаете. Потому что вы ранены. Потому что необходимо особое мужество, чтобы стоять лицом к толпе людей и получать удары по лицу – независимо от того, какие мотивы руководили вами.

Обдумывая свой рассказ, я припомнила, что говорил мне Фрэнк о подготовке офицеров к допросу в руках противника – их обучали этому на специальных курсах. Самое главное заключалось в том, чтобы держаться по возможности ближе к правде, изменяя лишь те детали, которые нужно было держать в секрете. Это уменьшает шанс попасться на какой-нибудь незначительной подробности легенды.

Я понятия не имею, кто она на самом деле, но готов заложить свою лучшую рубашку, что она не шлюха.

В старые, более простые времена спать в присутствии другого человека считалось актом полного доверия. Если доверие было обоюдным, то сон рядом сближал больше, нежели телесное соединение.

— ... Я очнулся связанный в телеге, полной цыплят, меня везли в Форт-Уильям.

— Понимаю, — как можно мягче сказала я. — Простите меня. Это было ужасно для вас.

Он вдруг улыбнулся, и выражение усталости исчезло.

— О да, цыплята не слишком приятная компания, особенно если ехать приходится долго.

Нет другого места на земле, где суеверия и колдовство так тесно входили бы в обыденную жизнь, как здесь, в горной Шотландии.

Я держалась скромно, тактично, разумно, не выставляя себя на первый план, оделась сверхаккуратно и неброско – словом, истинный идеал супруги преподавателя и члена совета колледжа. Ровно до того момента, как подали чай.

Вспомнив об этом, я повернула руку ладонью вверх и посмотрела на длинный волдырь, пересекающий основания четырех пальцев. В конце концов, это же не моя вина, что мистер Бейнбридж, вдовец, пользовался дешевым жестяным чайником для заварки вместо фарфорового или фаянсового. И не моя вина, что он любезно попросил меня разлить чай. и тем более не моя вина, что матерчатая прихватка оказалась с дырой и раскаленная ручка чайника вступила в непосредственный контакт с рукой.

Нет, решила я. бросить чайник – совершенно естественная реакция. Чайник упал на колени мистеру Бейнбриджу – это просто несчастная случайность: куда-то же я должна была его бросить. Беда лишь в том, что я выкрикнула: «Чертов затраханный чайник!» – да и еще таким голосом, от которого мистер Бейнбридж, в свою очередь, испустил громкое восклицание, а мой Фрэнк кинул на меня уничтожающий взгляд поверх блюда с пшеничными лепешками.

Хорошо сформулированная гипотеза куда лучше, нежели плохо описанный факт.

— Я не делаю пустых угроз, англичаночка, — сказал он, подняв одну бровь, — и не даю ничего не стоящих обещаний.