Вновь иду по проклятой земле.
Гермошлема нет на голове.
Сзади дулом автомата в спину тычут мне солдаты,
Жизнь моя висит на волоске.
Где-то там, вдали, родной Техас,
Дома ждут меня отец и мать.
Мой «Фантом» взорвался быстро в небе голубом и чистом -
Мне теперь вас больше не видать...
Я бегу по выжженной земле,
Гермошлем захлопнув на ходу.
Мой «Фантом» стрелою белой на распластанном крыле
С ревом набирает высоту.
Вижу в небе белую черту -
Мой «Фантом» теряет высоту.
Катапульта — вот спасенье! И на стропах — натяженье,
Сердце — в пятки: в штопор я иду.
Только приземлился, в тот же миг
Из кустов раздался дикий крик:
Желтолицые вьетнамцы верещат в кустах, как зайцы.
Я упал на землю и затих.
— «Кто же тот пилот, что меня сбил?», -
Одного вьетнамца я спросил.
Отвечал мне тот раскосый, что командовал допросом:
— «Сбил тебя наш летчик Ли-Си-Цын».
Вижу голубеющую даль -
Нарушать такую просто жаль.
Жаль, что ты ее не видишь! Путь наш труден и далек.
Мой «Фантом» несется на восток.
Делаю я левый поворот,
Я теперь палач, а не пилот:
Нагибаюсь над прицелом — и ракеты мчатся к цели.
Впереди еще один заход.
Берен не знал, чему был бы рад больше — войти, как сейчас, в ставший чужим дом или найти груду камней и обгоревших бревен. Так, попади Андис в плен, а не в могилу, он то ли радовался бы — пусть и в чужих грязных лапах, но она бы жила! — то ли желал бы ей смерти.
«Долгий месяц» уже на исходе.
До каких же пор.
Словно мальчик,
В плену у нее,
Я вырваться буду не в силах?
После Гоголя, Некрасова и Щедрина совершенно невозможен никакой энтузиазм в России. Мог быть только энтузиазм к разрушению России. Да, если вы станете, захлёбываясь в восторге, цитировать на каждом шагу гнусные типы и прибауточки Щедрина и ругать каждого служащего человека на Руси, в родине, — да и всей ей предрекать провал и проклятие на каждом месте и в каждом часе, то вас тогда назовут «идеалистом-писателем», который пишет «кровью сердца и соком нервов»... Что делать в этом бедламе, как не... скрестив руки — смотреть и ждать.
Cлайд с цитатой