Четырнадцатилетний, Мальчик имел уже немало случаев испытать в запутанном Замке свою храбрость и не раз впадал в ужас не только от молчания и мрака ночи, но и от ощущения, что за ним постоянно следят — как если бы сам Замок или дух этого древнего места шел рядом с ним и останавливался, когда останавливался он, вечно дыша в затылок и беря на заметку любое движение.
Мальчик начал смутно сознавать, что «исследование» есть не просто слово или звучание слова, но нечто исполненное одиночества и непокорства. А затем, внезапно, в нем полыхнул первый проблеск самовластного бунта — не против какого-то частного человека, но против вечного круга мертвых символов.
Смерть слишком мягка, смерть слишком завидна, смерть слишком щедра. Вы же получите боль. Ибо вы говорили с Мальчиком, а он был моим с первого слова, вы прикасались к нему, а он был моим с первого прикосновения. Вы разговаривали обо мне и слушали Мальчика, а это измена. Вы не подготовили пир. И потому получите боль. Приблизьтесь и будьте целованы, чтобы боль могла состояться.
И вновь душевный подъем! Восторг и мысль о побеге. Побеге куда? И когда? Когда это будет? «Да ну же, сейчас! сейчас! сейчас! — послышался голос. — Встань и иди. Чего ты ждешь?»
Ибо он — именно тот, кого ждал белый ваш повелитель. Самые кости его кричат, требуя пересоединения, плоть жаждет новых обличий, сердце — ссыхания, а душа желает быть пожранной страхом.
Мы — все, что осталось от них... от всех тварей земных, от всех насекомых и птиц, от рыб в соленых морях и от хищных зверей. Ибо он изменил их природу, и все они умерли. А мы еще живы. Мы стали такими, какие есть, благодаря могуществу Агнца и ужасному искусству его.
Как мог он любить это место? Он составлял с ним единое целое. Он не умел вообразить никакого внешнего мира, так что мысль о любви к Горменгасту повергла б его в ужас. Спрашивать его о чувствах, которые он питает к своему родовому дому — все равно, что спрашивать человека, какие чувства испытывает он к своей руке или горлу.
Киде казалось, что переполнившая её красота — острее лезвия меча и способна защитить её от любого навета, любых сплетен, от ревности и подспудной ненависти, некогда так её страшивших.
Старое, изрытое морщинами лицо обратилось в фантастическую поверхность награвированных перекрёстных штрихов...
Закат полыхнул и потух – каждый миг его казался вечным, но переход от алого к пепельному занял не более нескольких демонических мигов.
Этим вечером, пока Граф молча сидел в кресле с бархатной спинкой, разум его обращался к самым разнообразным предметам — так точно черному кораблю, по каким бы он водам ни плыл, неизменно сопутствует отраженный в волнах страшный образ, — к алхимии и поэзии Смерти, к смыслу звезд и природе видений, угнетавших его, когда в хоральные предрассветные часы опийная настойка создавала в его мозгу отзывавший призрачной красотой мир цвета сальной свечи.
Cлайд с цитатой