Патриарх Сербский Павел

Другие цитаты по теме

Не был на земле, но его уже небо ждет.

Он, к сожалению, вовсе нерожден...

И никто из них даже нервно не скован...

«Прощайте» — его первое слово.

Когда ты была во мне точкой

(отец твой тогда настаивал),

мы думали о тебе, дочка, -

оставить или не оставить?

Рассыпчатые твои косы,

ясную твою память

и сегодняшние твои вопросы:

«оставить или не оставить?»

Please accept my apologies, wonder what would have been.

Would you've been a little angel or an angel of sin?

Tom-boy running around, hanging with all the guys.

Or a little tough boy with beautiful brown eyes?

I payed for the murder before they determined the sex.

Choosing our life over your life meant your death.

And you never got a chance to even open your eyes.

Sometimes I wonder as a fetus if you faught for your life?

Если аборты разрешены — почему нельзя убить собачку? В курсе ведь вы, что при аборте живого человечка, которого называют плодом, потому что он не успел получить свидетельство о рождении; ему щипцами ломают череп; отрывают ноги, руки; раздавливают внутренние органы; убивают, таким образом, и по частям вытаскивают из утробы вот этой горе-матери. Единственная его вина, что он не может подать заявление, у него ещё нет свидетельства о рождении. Вот если это считается нормальным и приемлемым, почему собачку нельзя убить? Объясните. Почему нельзя убить собачку? Если можно убить человечка, то собачку помучить почему нельзя? У собачки тоже нет документов, она такая же, как этот человечек, совершенно бесправная, она не подаст на вас в суд. Вот когда молодые люди или девушки, которые должны быть матерями, им внушается, что в принципе — убийство собственного ребенка, если тебе это неудобно, — не проблема, тогда вы никогда в жизни не докажете им, что нельзя убить собачку или замучить котенка. Если она своего собственного ребенка может убить, имеет на это право, и внутренне оправдывает себя, вы хотите, чтобы она пожалела собачку что ли,... или котенка? Ну не смешите...

Женщина после аборта — это другой человек.

Чтобы заглушить боль и вину, её сердце переплавляет их либо в равнодушие, либо в ненависть ко всем, кто был причастен к прерыванию беременности.

Я изнемог, и смутно реет

В пустой груди язык чудес…

Я, отрок вечера, вознес

Твой факел ночь, и он чуть тлеет,

Страдальца взор смешно пленяет

Мои усталые глаза. -

Понять могу ли, егоза,

Что уголь не светя сгорает;

Я зачарованный, сокрытый

Я безглагольно завершён, -

Как труп в непобедимый лен, -

Как плод лучом луны облитый.

Я, ни юродивый ни льстивый,

Смыкаю перед тьмою взор

И, подходя к подошвам гор,

Хочу обуться торопливо.

Рагнара всегда любили больше меня. Мой отец. И моя мать. А после и Лагерта. Почему было мне не захотеть предать его? Почему было мне не захотеть крикнуть ему: «Посмотри, я тоже живой!» Быть живым — ничто. Неважно, что я делаю. Рагнар — мой отец, и моя мать, он Лагерта, он Сигги. Он — всё, что я не могу сделать, всё, чем я не могу стать. Я люблю его. Он мой брат. Он вернул мне меня. Но я так зол! Почему я так зол?

Печально, но факт: чем меньше у нас денег, тем чаще мы хватаемся за бумажник.

Я охотно повторяла парадоксы, вроде фразы Оскара Уайльда: «Грех — это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни». Я уверовала в эти слова, думаю, куда более безоговорочно, чем если бы применяла их на практике. Я считала, что моя жизнь должна строиться на этом девизе, вдохновляться им, рождаться из него как некий штамп наизнанку. Я не хотела принимать в расчет пустоты существования, его переменчивость, повседневные добрые чувства. В идеале я рисовала себе жизнь как сплошную цепь низостей и подлостей.