Владимир Владимирович Путин

Однако, похоже, никто не учится на чужих ошибках, а только повторяет их. И экспорт революций, тем более, уже так называемых «демократических», продолжается. Достаточно посмотреть на ситуацию на Ближнем Востоке и в Северной Африке, о чём говорил предыдущий выступающий. Конечно, политические, социальные проблемы в этом регионе назревали давно, и люди там, конечно, хотели перемен. А что получилось на деле? Агрессивное внешнее вмешательство привело к тому, что вместо реформ государственные институты, да и сам уклад жизни, были просто бесцеремонно разрушены. Вместо торжества демократии и прогресса — насилие, нищета, социальная катастрофа. А права человека, включая право на жизнь, ни во что не ставятся.

Так что хочется спросить тех, кто создал такую ситуацию: вы хоть понимаете теперь, что вы натворили?

0.00

Другие цитаты по теме

Россияне хотят перемен, но не революций.

— Я говорил о своем желании способствовать развитию демократии в различных странах мира, как было в Ираке, где есть свобода религии и свобода слова. Многие хотели бы, чтобы такая демократия была и в России.

— Нам бы не хотелось, чтобы у нас была такая же демократия, как в Ираке.

А вы можете мне сказать, что такое «западная модель демократии»? Вот во Франции существует одна модель, в Соединенных Штатах — другая модель. Мне один французский политик как-то говорил: на выборах в США в Сенат, в Конгресс, на президентских выборах без мешка денег делать нечего, бесполезно выходить. В чем демократия? Демократия кого? Тех, у кого много денег? Вот в США президентская республика. В Великобритании — монархия. Это все элементы демократии. Какой? Нет западной демократии единой, ее не существует.

Я бы предпочитал, чтобы действительно не употребляли слово «ислам» рядом с «террором».

Демократия как надстройка над нефтью. Там, где нет нефти — нет демократии.

Мы никому не закрываем рот… Человек должен свободно высказывать свое мнение. Пришли домой — ты хочешь поговорить… Ну вот на кухне чего-то боятся… Да никогда ничего не бойтесь! Говорите про меня, про кого хотите. Но помните, что „воевать“, как в Турции, против президента и власти, можно только на выборах.

Противоправное поведение может представлять собой психиатрически и биологически оправданное восстание против эксплуатации и несправедливости.

Народовластие от демократии очень сильно отличается. Фундаментально! Народовластие — это власть большинства, а демократия — это власть меньшинства.

Вопреки «религии бедных», в ней обделены именно «бедные»; а Христос, сказавший: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз успокою вас», — на самом деле, когда они «подошли» — не подал им ничего, кроме камня. Кроме своих «притчей», вот видите ли... И кроме позументов; золота, нашивок митр пап, патриархов, митрополитов, архиереев, иереев... Обман народов, обман самой цивилизации тем, кто её же, эту новую европейскую цивилизацию и основал, так явен, так очевиден стал во всем XIX веке, что у Достоевского же вылилась другая содрогающая формула. Формулы этой нет у Маркса. И — оттого, что Маркс — узок, а Достоевский — бесконечен. Маркс дал только формулу борьбы, а не формулу победы. Он дал «сегодня» революции, а не «завтра» уже победной революции, которая овладела городом, царствами, землею. Он дал формулу «приступа», — «пролетарии всех стран — соединяйтесь», — «штурмующие колонны буржуазии — единитесь всемирно»... Но что же дальше? За штурмом? Победно знамена шумят…

Тогда мы заговорили о красоте и величии демократии и очень старались внушить графу правильное сознание тех преимуществ, какими мы пользуемся, обладая правом голосования ad libitum и не имея над собой короля.

Наши речи его заметно заинтересовали и даже явно позабавили. Когда же мы кончили, он пояснил, что у них в Египте тоже в незапамятные времена было нечто в совершенно подобном роде. Тринадцать Египетских провинций вдруг решили, что им надо освободиться, и положили великий почин для всего человечества. Их мудрецы собрались и сочинили самую что ни на есть замечательную конституцию. Сначала все шло хорошо, только необычайно развилось хвастовство. Кончилось, однако, дело тем, что эти тринадцать провинций объединились с остальными не то пятнадцатью, не то двадцатью в одну деспотию, да такую гнусную и невыносимую, какой еще свет не видывал.

Я спросил, каково было имя деспота-узурпатора.

Он ответил, что, насколько помнит, имя ему было — Толпа.