Николай Яковлевич Агнивцев

Был день и час, когда уныло

Вмешавшись в шумную толпу,

Краюшка хлеба погрозила

Александрийскому столпу!..

Как хохотали переулки,

Проспекты, улицы!... И вдруг

Пред трехкопеечною булкой

Склонился ниц Санкт-Петербург!..

И в звоне утреннего часа

Скрежещет лязг голодных плит!..

И вот от голода затрясся

Елизаветинский гранит!..

Вздохнули старые палаццо...

И, потоптавшись у колонн,

Пошел на Невский продаваться

Весь блеск прадедовских времен!..

И сразу сгорбились фасады...

И, стиснув зубы, над Невой

Восьмиэтажные громады

Стоят с протянутой рукой!..

Ах Петербург, как страшно-просто

Подходят дни твои к концу!..

— Подайте Троицкому мосту,

— Подайте Зимнему Дворцу!..

Другие цитаты по теме

Народу Русскому: Я скорбный Ангел Мщенья!

Я в раны черные — в распаханную новь

Кидаю семена. Прошли века терпенья.

Я в сердце девушки вложу восторг убийства

И в душу детскую — кровавые мечты.

И дух возлюбит смерть, возлюбит крови алость.

Я грезы счастия слезами затоплю.

Из сердца женщины святую выну жалость

И тусклой яростью ей очи ослеплю.

Устами каждого воскликну я «Свобода!»,

Но разный смысл для каждого придам.

Я напишу: «Завет мой — Справедливость!»

И враг прочтет: «Пощады больше нет»...

Убийству я придам манящую красивость,

И в душу мстителя вольется страстный бред.

Меч справедливости — карающий и мстящий -

Отдам во власть толпе... И он в руках слепца

Сверкнет стремительный, как молния разящий, -

Им сын заколет мать, им дочь убьет отца.

Принявший меч погибнет от меча.

Кто раз испил хмельной отравы гнева,

Тот станет палачом иль жертвой палача.

Как вздрогнул мозг, как сердце сжалось!

Весь день без слов, вся ночь без сна!..

Сегодня в руки мне попалась

Коробка спичек Лапшина.

Ах, сердце — раб былых привычек,

И перед ним виденьем вдруг

Из маленькой коробки спичек

Встал весь гигантский Петербург:

Исакий, Пётр, Нева, Крестовский,

Стозвонно-плещущий Пассаж,

И плавный Каменноостровский,

И баснословный Эрмитаж,

И первой радости зарницы,

И грусти первая слеза,

И чьи-то длинные ресницы,

И чьи-то серые глаза...

С каким восторгом, прямо-таки самоотречением кинулись они в политику! Сколь сладостно им было вдруг стать (иногда лишь в собственном воображении) кем-то, кого видят, слышат, на кого обращают внимание… Очень мало знающие, почти ничего не умеющие и совсем ничего не понимающие — слепой от ярости и восторга толпой они способны снести всё, что угодно, ради иллюзии, что они что-то решают, что от них что-то зависит… Каким безжалостным катком прошлось через несколько лет по ним «революция пожирает своих детей»… Многие ведь и не пережили, в прямом смысле слова — умерли. А остальные… спроси у них: а чего, собственно, ждали, на что надеялись? Сотрудники социологической лаборатории, которой руководил Михаил Ратников, спрашивали. Не у одного, не у десятка — у тысяч. Толком ответить не смог никто! Думали: вот свергнем тоталитаризм, придет демократия и всё станет прекрасно. Как именно — прекрасно? Нет ответа! Просто станет прекрасно, и всё! С чего вдруг жизнь повернется лицом к бездарям, неумехам, неудачникам и прочим «обиженным»? Нет ответа!

Букет от «Эйлерса!»... Вы слышите мотив

Двух этих слов, увы, так отзвеневших скоро?..

Букет от «Эйлерса,» — того, что супротив

Многоколонного Казанского собора!..

И помню я: еще совсем не так давно, -

Ты помнишь, мой букет? — как в белом-белом зале

На тумбочке резной у старого панно

Стоял ты в хрустале на Крюковом канале?

Сверкала на окне узоров льдистых вязь,

Звенел гул санного искрящегося бега,

И падал весело декабрьский снег, кружась!

Букет от «Эйлерса» ведь не боялся снега!..

Но в три дня над Невой столетье пронеслось!

Теперь не до цветов! И от всего букета,

Как срезанная прядь от дорогих волос,

Остался лишь цветок засушенный вот этот!..

Букет от «Эйлерса» давно уже засох!..

И для меня теперь в рыдающем изгнаньи

В засушенном цветке дрожит последний вздох

Санкт-петербургских дней, растаявших в тумане!

Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была — эпоха, «два или три века». Здесь — три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего.

И я увидел, что там, в моем родном городе, стало совсем нельзя жить. Не оттого, что красный террор, а оттого что никто ему не противостоит. Люди просто живут и ждут, чем всё закончится.

Была пора, была, мой сын, я знаю,

Когда, как ты, нетерпелив и горд,

Я пошатнуть готов был государство,

Чтоб под его руинами погибли

Врагов страны и жизнь, и достоянье.

Ведь юности всё кажется легко!

Царь не верил в себя, как в Помазанника, веру занимал у Распутина, тот захватил власть и втоптал царя в грязь. Хлыст Распутин — разложение церкви, Николай — разложение государства соединились в одно для погибели старого порядка (народ вопил об измене). Министры говорят речи, обращаясь к столичным советам, съездам, к советам съездов, к губернским комитетам, уездным, волостным и сельским. А во всех этих съездах, советах и комитетах разные самозваные министры тоже говорят речи, и так вся Россия говорит речи, и никто ничего не делает, и вся Россия сплошной митинг людей. Нытиков теперь нет, много испуганных, но нытиков нет: жизнь интересная.

Когда тебя увижу, вдруг,

Вмиг под дрожащей пеленою

Весь старый пышный Петербург

Встает, как призрак, предо мною:

Декабрьских улиц белизна,

Нева и Каменноостровский,

И мирный говор Куприна,

И трели Лидии Липковской;

И пробка шумного «Аи»,

И Вильбушевич с Де-Лазари;

Пажи бессменные твои -

На пианино, и гитаре;

И — всех встречающий дом твой,

Где не слыхали слова: «Тише!»

И — неразрывные с тобой

Александринские афиши!..

Ты — знамя юности моей,

Тебя несу в душе доныне!..

Ты — отблеск петербургских дней

На приютившей нас чужбине!

В тот день началась наша революция. В день, когда Менгск уничтожил целую планету и назвал это «справедливостью».