Я совершенно не осуждаю публику. Сейчас другая музыка, другое абсолютно всё. И нет гарантии, что дальше на сцене не появится что-то вообще непонятное, несуразное, которое будет нравиться массам. Поэтому никогда нельзя говорить: «В наше время было хорошо, а сейчас плохо». Потому что может быть ещё хуже.
Шум имеет одно преимущество. В нём пропадают слова.
Музыка — это отрицание фраз, музыка — это антислово!
Мне бы хотелось вложить в одну песню все сразу, спеть последнюю песню птиц, и собак, и русалок, дубоголовых приятелей и дурных новостей издалека (и тех, которые подтверждение, и тех, которые урок, и тех, что возмездие), песню магазинных тележек и гидросамолетов, электростанций и листопада, роковых контактов и концертов, вентиляторов работающих и вентиляторов рушащихся... только я прекрасно знаю, что мне слабо.
— Кантри-песня, которую никто не хочет слушать.
— А что, есть кантри-песни, которые кто-то хочет слушать?
— ... потом начал увлекаться гитарой, и наркотиками. Через два года бросил музыку, а наркотики остались.
Так как большинство поп-песен написано кем-то другим — большинство звезд, это звезды караоке.
Что нужно сделать, чтобы заставить гитариста перестать играть? Поставить перед ним ноты. А как заставить пианиста? Забрать у него ноты.
... Она любила музыку, ей казалось, что в музыке печаль и счастье соединены неразлучно, как в истинной жизни, как в ее собственной душе.
Музыка укачивала.
Уводила вне кабинетика, куда-то под совсем чужое небо, чужие горячие звезды, может быть, пальмы.
Под свет софитов, к берегу Тихого океана, где белоснежный песок и ледяные коктейли.
И дамы в платьях настолько легких, что те плывут за ними по воздуху, повторяют любое движение.
Он подпевал певцу.
Он знал каждое слово,
каждую нотку этого чужого легкомысленного ослепительного мира –
знал, как хозяин.
Он великолепно вёл. Твердо и плавно.
Мягко и уверенно.
Словно я заранее знала все движения,
словно всё именно так и задумывалось с сотворения мира...
Cлайд с цитатой