Все эти разговоры о металле и харде… я не подпишусь ни под единым словом. Рок – это просто хорошая музыка. Его нужно слушать, а не говорить о нем!
Говорить о музыке — всё равно что танцевать об архитектуре.
Все эти разговоры о металле и харде… я не подпишусь ни под единым словом. Рок – это просто хорошая музыка. Его нужно слушать, а не говорить о нем!
Говорить о музыке — всё равно что танцевать об архитектуре.
Юноша, обсуждавший с барменом вопрос о том, чьё творчество оригинальнее — Бартока или Шенберга.
— Доктор, да я сейчас прямо как младенец, пью одно молоко!
Тот приподнял брови:
— Вы как младенец? Да вас привезли сюда, потому что на концерте в Чикаго вы сломали ногу, прыгая кузнечиком по сцене и крича: «Я — лягушонок!» Вы продолжили турне, наплевав на закрытый перелом, отыграли еще три концерта — в Кливленде, Буффало и Нью-Йорке, пока рана не стала гноиться и вас не увезла «скорая»...
От меня все ждут, что я напишу книгу про себя. Но это будет очень тонкая книжечка: «Оззи Озборн родился 3 декабря в Бирмингеме. До сих пор жив, до сих пор поёт». Я оглядываюсь на свою жизнь и понимаю, что вспоминать нечего, только рок.
В тишине рождаются звуки, в звуках — музыка и слова.
Гора, как охмелевший музыкант,
Рождает под смычком токаты, фуги.
Вселенная становится на кант,
Ликующе не вписываясь в дуги.
Склон крутизной навеивает ритм,
Любовь приоткрывая и коварство,
Когда летящим сердцем ты открыт
Безумию, ведущему на царство.
Люди говорят мне, что я не могу одеваться, как фея. А я обычно говорю, я в рок-группе, я могу делать все, что захочу!
Раз ты дал мне слово, я тебя на слове и ловлю.
Мы от музыки проснулись.
Пол от зайчиков пятнист.
И щеки моей коснулись
тени крохотных ресниц.
Он говорил: не молчи, не молчи,
мы не найдем друг к другу ключи,
нам недостаточно делить кров,
разговор — основа основ.
А мне перед всей моей жизнью
было нужно побыть без слов.