Врач! Мало ли чего он хочет! Он и жениться на мне хочет, но сердце у него отощавшее. Он просто потный филин.
Не думаю, что филин может потеть. Но образ всё-таки убедительный.
Врач! Мало ли чего он хочет! Он и жениться на мне хочет, но сердце у него отощавшее. Он просто потный филин.
Не думаю, что филин может потеть. Но образ всё-таки убедительный.
Неужели везде осталась какая-то часть меня? Во всех зеркалах, в которые я смотрюсь? А сколько я видела их! Не сосчитать! И неужели я в них во всех разбросана? И каждое что-то у меня отняло? Тонкий отпечаток? Тоненький ломтик меня? Неужели зеркала распилили меня, словно кусок дерева? Что же от меня тогда осталось? Где мое лицо? Мое первоначальное лицо? То, которое было у меня до всяких зеркал? До того, как они начали обкрадывать меня?
— Почему все люди не могут просто быть счастливы?
— Этого я не знаю. Может быть, потому, что тогда господу богу было бы скучно?
— Нет. Не поэтому.
— А почему же?
— Потому, что он боится.
— Боится? Чего же?
— Если бы все были счастливы, никакой бог не был бы нужен.
— Ты любишь меня недостаточно сильно!
— Люблю, как могу.
— Мало. Нет, мало. Никогда нельзя любить достаточно!
— Да, должно быть, никогда не любишь достаточно. В течение всей жизни никогда, никого. Должно быть, всегда любишь слишком мало — и от этого все человеческие несчастья.
— Я не способен ходить по радуге, Изабелла, – говорю я. – Но очень хотел бы научиться. А кто способен?
Она шепчет мне на ухо:
– Никто.
– Никто? И ты тоже нет?
Изабелла качает головой.
– Никто, – повторяет она. – Но достаточно, если человек об этом тоскует.
Почему всякий раз, когда ты хочешь чем-нибудь владеть, ты губишь это, как только получил?
— А меня ты боишься? — шепчет Изабелла.
Нет, отвечаю я про себя и качаю головой; ты единственный человек, которого я не боюсь. И слов с тобой не боюсь. Для тебя они никогда не могут быть слишком пышными или смешными. Ты всегда понимаешь их, ибо до сих пор живёшь в таком мире, где слова и чувства, ложь и видения — одно.
– Это скучно, – говорит она. – Отчего ты непременно хочешь всегда быть тем же самым?
– Да, отчего? – повторяю я удивленно. – Ты права: почему человек так стремится к этому? Что нам непременно хочется сохранить в себе? И почему мы о себе такого высокого мнения?
– А как дети спрашивают?
– Вот как ты. Они задают один вопрос за другим и доходят до такой точки, когда взрослые уже не знают, что отвечать, и тогда теряются или сердятся.
– Почему они сердятся?
– Они вдруг замечают, что в них есть какая-то ужасная лживость, и не хотят слышать напоминаний об этом.
Уверяют, будто они добрые. Но делают очень много зла. Просто злой мало может сделать. Люди видят, что он злой, и остерегаются его. А вот добрые — чего только они не творят. О, они кровожадны!
Вот ты доверяешь силе тяжести. А что, если она в один прекрасный день перестанет действовать? Что тогда? Мы же будем носиться в воздухе как мыльные пузыри. Кто будет тогда в лучшем положении? Тот, у кого окажется свинец в ногах, или самые длинные руки? И как тогда слезть сидящему на дереве?