Знаешь, у тех, кто пишет, или в страстях томится,
Температура выше средней по всей больнице.
Крайне легко, наполняясь сладостью модуляций,
приобрести способность самовоспламеняться.
Знаешь, у тех, кто пишет, или в страстях томится,
Температура выше средней по всей больнице.
Крайне легко, наполняясь сладостью модуляций,
приобрести способность самовоспламеняться.
Ты помнишь, как мы читали друг другу свои стихи?
А помнишь, как мы гуляли по всем разводным мостам?
А помнишь — в концертном зале читали ноктюрн с листа,
и если мы брали паузу, что в нотах предрешена -
вокруг наступала сразу кромешная тишина.
Если муза улетает — к чему держать?
Её сердце не стерпит насилие, гнев и гнёт.
У неё лишь от вида заточенного ножа
осыпаются крылья. Без крыльев она умрёт.
Такие, как ты, поймут: по собственной воле
поэтами не становятся. Всё не случайно.
Стихи о любви рождаются только из боли,
стихи о мечте – из чёрной бездны отчаяния,
стихи о дружбе – из горького одиночества,
стихи о грусти – из адского мрака ночи.
Мы пишем о том, чего нам так сильно хочется,
и что получить, скорее всего, не сможем…
О, мы прошли такую школу!
В цехах и красных уголках
Служили русскому глаголу
В беседах устных и в стихах.
Мы красовались на эстрадах
И продавались на лотках,
А надо — на колхозных станах
Читали бабонькам в платках.
Мы перед классиками — оголь,
Не им чета — о чём мечтать!
Но Пушкин, Лермонтов и Гоголь
Любили тоже вслух читать.
я никогда особо не понимал своих стихов, давно догадываясь, что авторство – вещь сомнительная, и все, что требуется от того, кто взял в руки перо и склонился над листом бумаги, так это выстроить множество разбросанных по душе замочных скважин в одну линию, так, чтобы сквозь них на бумагу вдруг упал солнечный луч.
Поэзия не изменяет мир:
лишь выживает – как река за счёт
безлюдных берегов, где, мимо смертью чувств
известных городов, ферм, издающих хруст
от одиночества, она на юг течёт
посредством уст.
Поэты, побочные дети России!
Вас с чёрного хода всегда выносили.
На кладбище старом с косыми крестами
крестились неграмотные крестьяне.
Теснились родные жалкою горсткой
в Тарханах, как в тридцать седьмом в Святогорском.
А я – посторонний, заплаканный юнкер,
у края могилы застывший по струнке.
Я плачу, я слёз не стыжусь и не прячу,
хотя от стыда за страну свою плачу.
Какое нам дело, что скажут потомки?
Поэзию в землю зарыли подонки.
Мы славу свою уступаем задаром:
как видно, она не по нашим амбарам.
Сделаем наш мир уютней
И хоть капельку теплей.
Скинь и ты, зашедший Путник,
Плащ усталости скорей.
Сбрось с себя печали, злобу,
Страхи, страсти и тоску.
Отодвинь свои невзгоды,
Посмотри на красоту!
Сколько жизни в этом мире!
Сколько дружбы и любви!
Подхвати скорее лиру:
Пой, пиши и говори!
У поэта внутри вечный конфликт, тенью сомнения лечь норовит,
Разные демоны, б**дь, сверхидеи, порою стремление лечь под гранит,
Хаос и боль, траблы с собой, страхи, свобода, танатос, любовь,
Про меня пишут, что я истерично читаю. Конечно, *бать, я живой!