И верь, променять готов я
Известность, как амулет,
На юность твою годов я,
Идущий за мною вслед.
И верь, променять готов я
Известность, как амулет,
На юность твою годов я,
Идущий за мною вслед.
... наверное, парень ещё слишком молод и не успел по-настоящему поверить в смерть после жизни.
Верней, чем верный талисман,
Среди житейской круговерти
Спасай нас, женщина, от ран
И заблуждения и смерти.
Но пусть, страдая и любя,
Лихой достойные кончины,
Готовы будут за тебя
Собой пожертвовать мужчины.
Нет, я никогда не возьму эти деньги. Я был бы счастлив, если бы ты подарил мне... ну, например, то, чем гордится твой брат, — увлечённость делом, радость от твоих успехов. Деньги, даже честные деньги, не идут ни в какое сравнение с такими вещами.
Я так люблю,
чтоб все перемежалось!
И столько всякого во мне перемешалось
от запада
и до востока,
от зависти
и до восторга!
Я знаю — вы мне скажете:
«Где цельность?»
О, в этом всем огромная есть ценность!
Я вам необходим.
Я доверху завален,
как сеном молодым
машина грузовая.
— Если издалека посмотришь, даже не подумаешь, что может так любить близких...
— Узнав, полюбил бы меня.
— Давай без этих! Я тебя совсем не люблю. Удивлен просто.
— Конечно удивишься. Это тоже дорога. Хоть конец известен, человек узнает того, кто рядом.
Я раньше совсем не был таким. Не боялся ни за свою жизнь, ни за чужую. До того как родилась дочь.
В родной город в одиночку не возвращаются. Тебя всегда сопровождает твой же призрак времен былой юности. Он подсказывает, что ты видишь, он делает из города зеркало. Вы обнажаете и прячете элементы друг друга: ты, может быть, улавливаешь лёгкую дрожь разочарования, таящуюся в уголках твоих же юных глаз. Разочарования из-за того, что не ворвался в родной город на золотой колеснице «мерседес», что не прогуливаешься летним вечером, раздавая банкноты бездомным, которые обитают под балками пирса, густо обсиженными рачками. И ты оглядываешься, чуть виновато, на того голодного до жизни юнца со страстью к большому городу, с непомерными амбициями, провинциального во всём, от стрижки до одежды, привязывающими его к тому времени и месту, откуда он давно вырвался.
Мы не знали, что за порогом нашего класса дежурила смерть. Мы были молоды, а незнания молодости восполняются верой в собственное бессмертие.